Стархэвен
Шрифт:
От нечего делать он бросил в воду камень. «Возьми!» — крикнул он, глядя на то, как два крокодила бесшумно скользнули к потревоженному месту в надежде схватить жирный кусок полупережеванного мяиа. Но камень утонул, пустив наверх черные пузыри, и крокодилы разочарованно уплыли в сторону. Квеллен рассмеялся.
Хорошо жить здесь, в дебрях Тропической Африки. Насекомые, черная грязь, влажный воздух. Даже страх разоблачения только поддерживал эту уверенность.
Квеллен стал составлять в уме перечень своих благ. «Марек? — подумал он. — Марек. Здесь его нет. Так
Какое это блаженство иметь возможность бывать здесь и не слышать их зычных голосов, не вздрагивать всякий раз, когда они врываются в его кабинет! Разумеется, безответственно и аморально с его стороны так относиться к своему делу, он стал чем–то вроде современного Раскольникова, попирающего все законы. Квеллен признавал это. И все же он часто повторял себе, что жизненный путь — это тот путь, который дается совершить только один раз. И в конце уже не имеет значения то, что часть этого пути он прошел по первому разряду.
В этом понимании заключалась подлинная свобода.
И самое лучшее из всего — это быть подальше от Марека, столь ненавистного ему соседа по комнате. Не нужно беспокоиться о неубранной посуде, о разбросанных по всей комнате, которую он с ним делил, книгах, о его сухом гортанном голосе, когда он говорит по визиофону, а Квеллен в это время пытается сосредоточиться.
Нет, Марека здесь нет!
«И все же, — с печалью подумал Квеллен, — тот покой, к которому он стремится, устраивая свой новый дом, почему–то не материализовался. Так и все в этом мире — чувство удовлетворения исчезает куда–то, как только добиваешься желаемого».
Многие годы он терпеливо ждал того дня, когда достигнет седьмого разряда и ему будет положено жить одному. Этот день настал, но он не почувствовал удовлетворения. И поэтому пришлось заиметь для себя кусочек Африки. А теперь даже здесь жизнь — синюшная цепь страхов и тревог.
Он бросил в воду еще один камень.
Дзинн–нь!
Глядя на концентрические круги, расходящиеся веером по темной поверхности реки, Квеллен осознал еще раз, что предупреждающий звон раздается на другом конце его дома.
Дзинн–нь! Дзинн–нь! Дзинн–нь!
Охватившее его беспокойство превратилось в дурное предчувствие. Он поднялся с кресла и спешно направился к визиофону.
Дзинн–нь!
Квеллен включил аппарат, но только звук, без изображения. Было совсем не просто устроить так, чтобы любой звонок в его дом там, в Аппалачии, за полмира отсюда, автоматически передавался сюда, в Африку.
— Квеллен! — произнес он, глядя на пустой серый экран.
— Говорит Колл, — раздался потрескивающий ответ. — Никак не могу дозвониться до вас. Почему вы не включите изображение, Квеллен?
— Не работает, — ответил Квеллен, надеясь, что ищейка Колл, его непосредственный начальник по Секретариату преступности, не почует фальшь в его голосе.
— Побыстрее приходите сюда, Квеллен. Спеннер и я имеем для вас нечто срочное. Вы слышите, Квеллен? Неотложное дело связанное с Верховным Правлением. Оно здорово на
— Да, сэр. Что–нибудь еще, сэр?
— Нет. Подробности мы изложим вам, когда вы будете здесь. А быть здесь необходимо немедленно! — Колл решительно выключил визиофон.
Некоторое время Квеллен глядел на пустой экран. Душу его охватывал ужас. Неужели это вызов в ставку для обсуждения его в высшей степени незаконного, преступного, эгоистического поведения? Неужели он в конце концов разоблачен? Нет! Это невозможно. Они не могли обнаружить это. Он все предусмотрел.
Но его не покидала мысль о том, что они, должно быть, открыли его тайну. С чего бы это Коллу так срочно вызывать его, да еще таким приказным тоном? Несмотря на кондиционирование, которое нормализовало невыносимую жару Конго, Квеллена прошиб пот.
Его переведут назад, в восьмой разряд, если это обнаружится. Или, что еще более вероятно, отбросят еще ниже, куда–нибудь в двенадцатый или даже в тринадцатый разряд. А это уже будет означать, что придется расстаться с надеждой на продвижение. Он будет обречен на то, что остаток жизни придется провести в каморке с двумя или тремя чужими людьми, с самыми надоедливыми и неприятными субъектами, которых только сумеет отыскать для него компьютер.
Квеллен стал успокаивать себя. Возможно, для его тревоги нет причин. Колл сказал, что дело связано с Верховным Правлением, не так ли? Директива свыше, а не частное дело. Когда он будет разоблачен, за ним никто не будет посылать. В этом Квеллен был уверен. За ним просто придут! Значит, это что–то связанное с его работой. На мгновение перед его мысленным взором предстали члены Верховного Правления, загадочные полубоги, не менее трех метров ростом, снизошедшие в своих непостижимых деяниях до него, Квеллена.
Он не спеша обвел взглядом зеленые, свешивающиеся под бременем листвы ветви деревьев, на которых еще блестели капли утреннего дождя. Обвел, не без сожаления, взглядом две просторные комнаты, роскошное крыльцо, раскинувшийся перед ним ландшафт. Каждый раз, когда он покидал этот дом, у него было такое ощущение, будто он делает это в последний раз. На какое–то мгновение мысль о том, что это может быть потеряно навсегда, почти примирила его с жужжанием мух. Он бросил прощальный взгляд на реку и шагнул к стасису. Фиолетовое поле окутало его и засосало в машину.
Квеллен был поглощен машиной. Спрятанные силовые генераторы стасиса были соединены напрямую с центральным генератором, который, никогда не останавливаясь, вращался на дне Атлантического океана, вырабатывая тета–волны, способствующие стасис–транспортировке. Что такое тета–волны? Этого Квеллен не знал. Он имел смутное представление о теории электричества, хотя оно и существовало задолго до его рождения. Он принимал его как должное и так же относился к стасис–полю. Если случится хоть малейший сбой в работе устройства, то атомы, на которые расщепится тело Квеллена, будут заброшены в какой–нибудь дальний угол Вселенной и никогда более не рекомбинируются, однако о подобной возможности никто не задумывался.