Стархевен
Шрифт:
Они играли около часа. Мысли Мантелла были далеко, он почти не следил за тем, что делали руки, и за короткий срок умудрился спустить половину и без того тощего кошелька. К счастью, Майра времени даром не теряла и почти все отыграла. Он подождал, пока Майра соберет выигрыш. Когда же она направилась через зал к магнерулетке, он взял ее под руку и сказал:
– На сегодня хватит! Пойдем отсюда.
– Куда?
– Куда-нибудь. Мне необходимо выпить.
Девушка понимающе улыбнулась. Они вместе пробились через толпу, которая теперь стала шумной, заразившись каким-то отчаянным весельем, и прошли к выходу.
– Азартные игры – главная индустрия на Стархевене, – сказала Майра, когда они добрались до кабины лифта, вытирая со лба капли пота. – Рабочий день профессионалов начинается около полудня. Они делают перерыв в четыре-пять часов дня, а потом играют всю ночь напролет.
Мантелл не отвечал. Сейчас его мало занимали подобные темы. Он думал о высоком, бледном человеке по имени Лерой Марчин, которого прикончили прямо на глазах пятисот человек и смерть которого не вызвала ничего, кроме одного-двух равнодушно-сдержанных замечаний.
Они поехали вверх, куда-то на средние этажи, и Майра повела его в бар. Это было полутемное помещение, наполненное табачным дымом и алкогольными парами, освещенное лишь слабыми неоновыми трубками.
Мантелл нашел пустующий столик поближе к задней стене, инкрустированной скорее всего подлинными драгоценными камнями. Появился обслуживающий робот, и она выбрали себе напитки.
Мантелл заказал чистой пшеничной водки, решив на этот раз не смешивать. Он опрокинул рюмку и налил себе другую. Майра потягивала прозрачное голубое вино из хрустального бокала. Осмотревшись, Джонни заметил трехмерное видео, стоявшее в углу, позади бара. На его экране проступило худое, измученное лицо Лероя Марчина в ярких неестественных красках.
– Взгляни вон туда! – сказал он Майре.
Она обернулась. На экране появился робот, массивная темная громада, остановившаяся напротив Марчина. Неожиданно во всю ширину экрана показалось худое лицо Мантелла, недоуменно взирающее на происходящее.
Рядом стояла Майра. Когда началась стрельба, она крепко вцепилась в его руку. Джонни этого не помнил, хотя, скорее всего, так оно и было. Он слишком увлекся дуэлью, чтобы обратить на это внимание.
Вкрадчивый голос компьютера проговорил:
– Вы видите на экране, как около часа тридцати дня Лерой Марчин заявился в Хрустальное Казино. Марчин возвратился на Стархевен после самоизгнания, в которое он отправился в результате неудавшегося покушения на жизнь Бена Зурдана в прошлом году. В казино он пришел один.
Затем динамики передали короткую перебранку между Марчином и роботом, который говорил голосом Зурдана. А экран показывал сцены трагедии: перестрелку, смерть Марчина и вынос тела.
– Главный Комиссар Бриан Варнли собственноручно заверил свидетельство о смерти Марчина, наступившей в результате самоубийства, – невнятно бубнил комментатор. – Среди других новостей на Стархевене пришло сообщение о том, что…
Мантелл был угнетен.
– Вот и все, – сказал он мрачно. – Простое самоубийство. И никому нет до этого дела. Никого, черт побери, не волнует, что сегодня днем человека открыто пристрелили на глазах у сотен людей.
Майра с беспокойством посмотрела на него:
– У нас на Стархевене это обычная вещь. Таков наш образ жизни, и мы не задаем лишних вопросов. Если чувствуешь, что тебе не вынести законов Бена, лучше уноси со Стархевена ноги, да побыстрее, иначе тебя здесь прикончат.
Он провел языком по пересохшим губам. Ему хотелось ей возразить. Но что-то странное случилось с ним, какой-то необъяснимый темный страх поднялся из тайных глубин мозга и проник в сознание. Джонни крепко ухватился за стол обеими руками. Он невольно содрогнулся, ощутив внезапный прилив боли.
Майра встревоженно закричала:
– Джонни! Что случилось? Тебе плохо?
Через несколько секунд боль спала, и он смог произнести:
– Ничего страшного! Ничего…
И все же его охватил страх. Боль снова усилилась. Перед ним в одном безумном вихре промчались последние семь лет – с того дня, когда он порвал с корпорацией старика Клингсана, до того момента, когда он, преследуемый за убийство, бежал на украденном корабле с тихих пляжей Мульцибера.
Воспоминания взлетели, замерли монолитной колонной – и вдруг колонна закачалась и рухнула, рассыпавшись на миллион осколков. Вокруг вращался Стархевен.
Его пальцы до боли вцепились в холодную крышку стола, чтобы не упасть. Мантелл слабо чувствовал, как Майра гладит его онемевшие руки.
Что-то говорит, стараясь помочь, ободрить. А он задыхался.
Через несколько секунд все прошло. Мантелл откинулся назад, измученный, обливающийся холодным потом, с мертвенно-бледным лицом и потухшими глазами.
– Что случилось, Джонни?
Он покачал головой и сухо проговорил:
– Я не знаю. Наверное, психопроба дает о себе знать. Хармон говорил, что немного просчитался с калибровкой. Мог появиться побочный эффект. На какой-то миг, Майра, на один миг мне показалось, что я был кем-то другим!
– Кем-то другим?
Мантелл пожал плечами.
– Наверное, перепил, – ухмыльнулся он. – Или недопил. Лучше я приму еще стаканчик.
Он заказал рюмку и выпил ее залпом. Крепкий напиток привел его в чувство. В нервном возбуждении он собирал и складывал фрагменты личности, которые рассыпались на миг в его сознании. Он обретал прежнюю уверенность в себе. Теперь он вновь был Джонни Мантеллом, бывшим бродягой на Мульцибере, в пятом секторе Галактики, а теперь нашедшим кров на Стархевене, прибежище всех преступников Млечного Пути. Странный короткий приступ был почти забыт.
– Я чувствую себя значительно лучше, – сказал он Майре. – Пойдем, подышим свежим воздухом.
9
Остаток недели, предоставленной Мантеллу, чтобы осмотреться, прошел довольно сносно. Он хорошо усвоил нравы Стархевена, и хотя восхищаться всеми аспектами здешней жизни он не мог, нельзя было также не признать, что творение Зурдана можно сравнить только с чудом.
Мантелл виделся с Майрой, хотя и не так часто, как хотелось. Они держались отчужденно. Мантелл чувствовал, что некая невидимая, но осязаемая завеса отгородила их друг от друга. Она что-то не договаривала, поскольку не должна была говорить, а он что-то не рассказывал, поскольку сам не знал, что нужно рассказывать.