Старое русло
Шрифт:
— Много, видать, награбил! — сказал Дмитрич. — А к чему? Подох — и ничего не надо.
— Слава осталась, в историю вошел, — скупо улыбнулся Алибек.
— Какая у императора слава!
— Про Македонского и я знаю, — врезался и тут в разговор Запрудин.
— Что ты знаешь! — покосился на него Дмитрич. — Сиди уж, гробокопатель.
— А вот через то и знаю, что гробокопатель. Говорю вам, что я возле кладбища жил. Имею, стало быть, понятие о святых делах. Книги святые читал. А слова в меня входят, как ржа в железо, — не вытравишь. Все запоминаю. И про Македонского запомнил. Рассказать? — И не дожидаясь чьего-либо согласия, Запрудин, покачиваясь на коленях, начал рассказывать, довольно складно, слегка нараспев, как проповедь; лысина его белела, гладко зализанные у висков волосы блестели. Он жмурил глаза, и лицо в редком сумраке палатки казалось благообразным.
— Александр, сын Филиппа, македониянин, который вышел из земли Киттим, поразил Дария, царя персидского и мидийского и воцарился вместо него прежде над Елладою. Он произвел много войн, и овладел многими укрепленными местами, и убивал царей земли. И дошел до пределов земли и взял добычу от множества народов.
Александр царствовал двенадцать лет и умер.
А после смерти царя возложили на себя венцы знатные слуги его, а после них и сыновья их в течение многих лет, и умножили зло на земле.
И вышел от них корень греха — Антиох Епифан, сын царя Антиоха, который был заложником в Риме…
— Кто был заложником? — перебил Запрудина Черкунов, крикнув из угла палатки.
— Не мной сказано, я только повторяю, — мотнул тот головой, как муху сгонял с лысины, и поморщился. — Вот дьявол его съешь, сбил. Я ведь на память шпарю. А память, она, как нитка, — оборвешь, конец упустишь, не скоро найдешь… Был, значит, Антиох заложником в Риме, — ухватил конец Запрудин, — и воцарился он в сто тридцать седьмом году царства Еллинского…
— Хватит, — махнул на него рукой Дмитрич, — заклемай! Мы про Македонского, а ты про Антиоха какого-то. Как пономарь. Сам ты Антиох.
— Факт, Антиох, — весело подхватил Черкунов. — Тоже корень не сладкий.
Все засмеялись. Запрудин, сбитый с толку, поворачивался из стороны в сторону и, обиженный, полез в дальний угол палатки. Землекопы хохотали.
— Антиох!
— Ну, Дмитрич, подсек…
Дмитрич, повернувшись к Алибеку, зашептал:
— Люди падки на кличку. Теперь прозовут Антиохом, язви их… У нас в селе — в те поры я еще босиком бегал — один мальчонка сам радио смастерил. Так мы его изобретателем прозвали. Слово-то хорошее, почетное, а он обижался. Потом, слышал, выучился он, машину какую-то построил, а изобретателем не зовут — забыли. Инженер — и все… Нет, Антиох — это посолонее. И то правда, что Запрудин в нашей бригаде, как корень зла. Истый шабашник! И всегда все не по нему… Ты, Алибек, скоро руки размотаешь?
— Левую завтра, а правую не скоро, Дмитрич.
— С тобой в бригаде одним хорошим человеком больше. Да и на работу ты не ленив, хоть и образованный. Поднажать нам надо на работенку. Миколай Викентьевич недоволен…
Похвалу от Дмитрича было приятно слушать. А вообще-то на душе ощущалась тяжесть. Дни тянулись скучные. Лина перестала посещать его, как только заметила, что Алибек не нуждается в уходе, и, кажется, забыла о нем. Она целыми днями сидит в палатке, вероятно, занимается своим гербарием, или с утра уходит в пустыню. Невыносимо стало одному, и на следующий день Алибек пошел в раскоп. Работать лопатой он еще не мог. Хотелось посмотреть, что сделали люди за последние дни.
Он увидел там землисто-желтые стены с пустыми глазницами окон, по краям раскопа высились вороха перелопаченной земли. Среди рабочих находились Стольников и Григорий Петрович. Стольников издали помахал Алибеку рукой. Алибек подошел. У ног профессора стоял большой сосуд — хум, совсем целый, только края горловины были обломаны.
— Алибек, — сказал профессор, — осмотрите повнимательнее этот сосуд. Только не трогайте руками. Обратите внимание на рельефные изображения. У нас с Григорием Петровичем по поводу их произошел небольшой спор.
Алибек смутился:
— Разве мое мнение может что-нибудь значить в таком деле?
— Может, может, — закивал головой профессор. — Осмотрите сосуд.
Присев на корточки, Алибек стал рассматривать большой глиняный горшок бочкообразной формы. Что мог он отметить неопытным глазом? Сосуд имел правильную форму, гладкую поверхность, судя по излому отбитого края — довольно крепкий. В самом широком месте сосуд был как бы опоясан узорным обручем. Приглядевшись, Алибек различил изображение в виде бараньих рогов.
— Что вы скажете об этом орнаменте, Алибек? — спросил Стольников.
— Мне кажется… — Алибек поднялся, раздумывая, сказать или нет — не покажется ли его мнение наивным, смешным, и неуверенно закончил — это похоже на один из казахских орнаментов.
— Совершенно верно! — воскликнул Стольников. — Вы слышали, Григорий Петрович, мнение даже неспециалиста.
— По керамике я не-специалист, — признался Григорий Петрович. — Вот когда дело коснется бус, а в особенности костей, — буду отстаивать свое мнение до конца.
Этот разговор вызвал в памяти Алибека слова отца: «Все, что здесь называют культурой, освещено солнцем Ирана». И подумал: «При чем тут Иран!» И сказал вслух:
— Видимо, этот факт доказывает, что иранская и арабская культура тут ни при чем.
— Вот именно! И еще одно доказательство. — Стольников достал из планшета лист бумаги, на нем были нанесены какие-то строения, расположенные по спирали. — Это план Улькен-асара. Такая планировка характерна для многих древних строений Восточной Европы, она была особенно распространена на Северном Кавказе.