Старое русло
Шрифт:
Нет, не было в сердце сыновнего чувства. И не ощущал в себе Алибек струй иранской крови. Только «сын басмача» лежало черным пятном на душе. Что ж, судьба!
«А что такое судьба? — задал он себе вопрос, — Слепая сила, стоящая над человеком? Нет. Направление жизненного пути. А я сам волен выбирать себе путь».
Вдруг лицо Алибека просияло, он вскочил, сунул газету в карман.
«Решено, — иду искать сокровища Джунаид-хана». — Он посмотрел на середину реки, где безропотно катились в солнечных бликах волны, и сказал вслух:
— Ты сестра мне, Сыр-Дарья. Ты своевольно меняешь русло и не даешь в том никому отчета.
Дом № 47 на Приречной, как почти все дома в Кзыл-Орде, был соединен с соседними глинобитным дувалом. На деревянной калитке белела прикрепленная кнопками газета с объявлением, обведенным красным карандашом.
Было утро. Алибек решительно толкнул калитку, вошел во двор и остановился в смущении: пожалуй, прежде чем открывать, следовало бы постучаться. Возле большой трехосной автомашины, кузов которой был обтянут брезентом, стояла девушка в темной шелковой куртке; синие брюки, стянутые у щиколоток, свободно спадали на легкие тапочки. Волосы у девушки были пушистые, светло-желтые, как пена волн в Сыр-Дарье. Девушка держала в руках ведро и, смеясь, плескала воду на плечи и спину высокого пожилого человека, на котором были только трусы. Мужчина был крепкого телосложения, с бронзовым от загара телом, пышной седой шевелюрой и темными, подстриженными до уголков рта усами. Он громко охнул, когда струя плеснулась ему на спину, и начал быстро тереть себя широкими ладонями. Видно было, что он испытывал истинное удовольствие.
Заслышав скрип калитки, мужчина выпрямился, Алибек сделал шаг назад.
— Наниматься? — спросил мужчина, стряхивая с кистей рук капли воды. Алибек подумал, что это, должно быть, и есть профессор Стольников.
— Да, — ответил он.
— Входите смелее! Я сейчас… Дочка, — полотенце.
Девушка поставила ведро, подала отцу мохнатое полотенце и ушла в дом. Профессор вытерся, надел просторные коломянковые штаны, серые, помятые, сунул руки в рукава пижамной куртки и пошарил в карманах.
— Хотел поработать в экспедиции, — сказал Алибек.
— Что, вы нигде не работаете?
— Я учусь.
— Где?
— Здесь, в институте.
— Что? В каком институте?
— У нас один институт, педагогический.
— Странно. — Профессор шарил по карманам. — Где же мои очки? Без очков я плохо соображаю.
На крыле автомашины лежали очки в роговой оправе, с выпуклыми стеклами, от них на зеленую окраску металла падали широкие круги отсвета с желтыми разводами. Алибек подал профессору очки. Профессор быстро надел их и блестя стеклами, долго смотрел на юношу.
— Позвольте, мы уедем на три месяца, а через месяц начало учебного года. Как же так?
Алибек опустил голову.
— У меня умер отец, — сказал он тихо. — В ауле осталась сестра матери — старушка, при ней трое внучат. Им надо помочь. Мне нужен заработок.
— Мы выезжаем через три дня, работать будем не менее трех месяцев. Вас не отчислят из института?
— Не должны. В крайнем случае, я перейду на заочное отделение, кончу институт заочно.
— Да, да, — согласился профессор. — Но я могу вас взять только землекопом.
— Мне не страшно, — обрадовался Алибек. — Я бывал на ремонте железной дороги, в ауле работал кетменем…
— Лина! — крикнул профессор. Девушка вышла и остановилась на пороге. — Послушай, что говорит этот молодой человек. Он студент местного пединститута, скоро
— Не только ради заработка, — смело перебил профессора Алибек, взглянув на девушку. — Я думаю, что работа в вашей экспедиции принесет мне пользу и как будущему историку.
— Совершенно верно, — воскликнул профессор и снова обратился к дочери. — Я не слышал, чтобы в вашем институте студенты поступали так. Во всяком случае, ты мне говорила о другом — о том, что многие избегают поездок на практику в отдаленные районы, стремятся получить знания наскоком, поскорее положить в карман диплом, а потом махнуть на книги рукой. Вы, я вижу, не из таких, — взглянул он с улыбкой на Алибека, — и это мне нравится. Давайте теперь знакомиться. Меня прошу называть не «товарищ профессор», а просто Николаем Викентьевичем. Это моя дочь. Тоже учится в институте, вернее — заканчивает его, готовит дипломную работу: «Растительность пустыни», и поехала со мной в пустыню. Похвально, не правда ли? Ее подруги собирают материал на эту тему в подмосковных лесах возле дач…
Лина дружески протянула руку Алибеку, он осторожно пожал ее. Теперь Алибек видел девушку очень близко. Лицо, шея, руки ее были белые, не загоревшие. Больше всего удивили его глаза, кажется, он никогда не видел таких — большие, серые, удивительно чистые и прозрачные, их красиво оттеняли длинные темные ресницы.
Оказалось, профессор немного знает казахский язык, он заговорил с Алибеком по-казахски, спросил, почему у него такая фамилия — Джетымов. Алибек отвечал с запинками, и Николай Викентьевич понял это по-своему, рассудив, что юноше неприятно вспоминать свое сиротство, и поспешил переменить разговор.
— Как вы переносите жару, пыль и ветер пустыни?
— Я вырос здесь.
— Хорошо. А на верблюдах ездили?
— А как же!
— Прекрасно. На этом разговор сегодня кончим. Зачислим вас землекопом, будущий историк, — рассмеялся Стольников, — оплата у нас хорошая. Путешествие к месту работы вам придется совершить на верблюде. Наша экспедиция располагает тремя машинами и караваном верблюдов. Начальник каравана подобран, звать его Жакуп, будете вместе с ним. Идите переодевайтесь и готовьтесь в поход.
Качаться на медленно идущем верблюде — перспектива такого путешествия не особенно понравилась Алибеку, но он промолчал.
Возвращаясь берегом Сыр-Дарьи, Алибек думал о первой встрече с профессором Стольниковым и его дочерью и почувствовал некое угрызение совести… Первый шаг и уже обман. Но он оправдал себя тем, что сходится с людьми экспедиции только временно, им незачем все знать.
Через три дня Алибек твердым шагом шел на Приречную.
Во дворе дома не было ни профессора, ни его дочери. К нему вышел помощник Стольникова, Григорий Петрович, низенький, толстый, очень подвижный человек лет пятидесяти. Он направил Алибека в глубь двора. Там, за развалившимся дувалом, был большой пустырь, в ямах и буграх, поросший полынью и колючкой. Посреди пустыря лежали верблюды, приподняв маленькие головы на кривых шеях.