Старосольская повесть
Шрифт:
Старик молчал и смотрел все так же неотрывно и пристально.
— Куда идешь-то? Вставай, доведу, — предложил учитель. — Не годится тут сидеть, ночью мороз прихватит…
Опять молчание. Яков Александрович шагнул еще ближе и продолжал:
— Мне-то далековато, а тебя вон до той деревни провожу.
— А сам в Высокое? — выговорил наконец странник слабым, хрипловатым голосом.
Яков Александрович не удивился, дедову семью многие в округе знали. И подтвердил:
— В Высокое… А ты здешний, значит, если меня признал?
—
— Что ж, раньше здесь бывал?
— Бывал.
— Давно?
— Скоро восемнадцать годов.
Яков Александрович удивился.
— Да ведь и мне-то всего девятнадцать лет, как же ты знать меня можешь? Или что на мать да на деда похож?
Старик ничего не ответил, но, будучи совсем близко, учитель увидел, как беззвучно задвигались его губы под седыми усами, потом рука поднялась к вороту и опять бессильно упала.
Якова Александровича охватила жалость — видать, болен старый. Он наклонился. Широко раскрытые глаза напряженно уставились в его лицо…
— А живы они? — спросил странник. И все морщинистое лицо его выразило крайнее, мучительное ожидание.
— Бабушка померла с год, а дед и мать живы… Только она не здесь теперь, замужем в Нарве живет, — сказал Яков Александрович. — А ты, почтеннейший, знал, что ли, их близко?
Старик, не отвечая, как-то весь сник, а потом и совсем прилег ничком на посеребренную луной редкую траву обочины.
«Что за человек? Откуда? — подумал учитель. — Надо разузнать. И бросать одного в поле не годится».
Он сел рядом со стариком на землю, подсунул руку ему под поясницу и, приподняв, прислонил к себе.
И вдруг старик отвел, почти оттолкнул его руку горячими трясущимися пальцами.
— Пусти, пусти, — услышал учитель прерывающийся взволнованный голос. — Не трогай меня, ведь я злодей твой… Знал бы, кто я, слова бы не сказал…
«Бредит», — решил Яков Александрович и спросил:
— Да что же вы мне такое сделали? Вспомните, ведь вы и видеть-то меня раньше не могли…
— Знаешь, кто отца твоего погубил? — спросил странник хрипловато, но неожиданно твердо.
— Майор Жаркий, — ответил Вербов. — Так ведь он уже помер давно.
— Не помер, — выговорил старик. — Скрыли неразумные люди…
Яков Александрович сидел как оглушенный, сразу поверив его словам. Он не знал, как это случилось, но, несомненно, рядом с ним был именно майор Жаркий, якобы умерший двадцать лет назад арестантом.
Довольно долго сидели они молча, и учитель чувствовал, что старик смотрит на него, ловит выражение лица, ждет, что он скажет и сделает…
Единственный звук, который слышал Вербов, было далекое постукивание телеги по щебню дороги.
— Вы куда же шли? — спросил он наконец.
— К Якову, к ней, к тебе, кого в живых найду… На места здешние взглянуть…
— А откуда?
— Из Сибири, второй год иду… Вот сил не стало…
Опять они замолчали. А Яков Александрович решал, что ему делать? Видел, что нет иного выхода, как помочь Жаркому увидеться с тем, к кому шел тот столько тысяч верст.
Стук телеги приближался. Она ехала в нужном направлении. Яков Александрович встал и пошел навстречу. Хотелось остаться одному, хоть ненадолго, собраться с мыслями.
Крестьянин-возчик, увидев одинокую фигуру на дороге, вытащил из-под поклажи ненасаженную косу и готовился встретить «лихого человека», но учитель скоро его успокоил, объяснив, что подобрал больного странника, которого надо довезти к деду. Оказалось, что мужик ехал тоже из города по Псковскому тракту за Высокое. Услышав имя Якова Федоровича, он охотно согласился помочь. Подъехали к старику и положили его на телегу. Он, видно, совсем ослабел.
И когда воз тронулся, Яков Александрович скорее угадал, чем услышал, вопрос:
— К Якову?
— Да, — сказал он.
Было близко к полуночи. Лошадь оказалась плоховата и плелась кое-как. А мужику еще в четырех верстах от Высокого надо было сдать куму городские покупки.
Долго ехали, долго стояли у избы, долго в окошко некая старуха ругала возчика, пока поняла, кто он и зачем. Долго они пререкались и торговались с проснувшимся кумом. Потом поили лошадь, мужичок тоже выпил и закусил малость. Наконец тронулись. Луна давно зашла, стало холодно. Яков Александрович приплясывал вокруг телеги в своем летнем пальтишке. Старик лежал неподвижно и молча, но когда во время стоянки учитель заглянул на него поближе, не помер ли, то встретил немигающий, напряженный взгляд.
Почти рассвело, когда показалось из-за поворота Высокое. Церковь, вышка «штабного» дома, а вон и дедова крыша выглянула. Кое-где из труб курился дымок. Было около шести часов. Наконец уже близко, едут по улице. Яков Александрович опередил воз и подошел к дедовым воротам.
Взявшись за щеколду, он услышал с детства знакомый звук топора, тешущего дерево, а также знакомый, негромко напевающий голос. Открыл калитку.
Дед стоял посреди двора, по-прежнему бодро и прямо. Одной рукой он держал доску, другой подтесывал ее. Новая белая деревяшка была у него на ноге. Очки на лбу.
С минуту он смотрел на внука, показавшегося в калитке. Но вот опустил топор, вот бросил доску.
— Яша! — воскликнул он. — Яшенька!
— Дедушка, — сказал Яков Александрович в волнении, — я не один…
— Не один? Неужто женился? — спросил дед.
— Нет, не женился еще… А нынче на дороге я странника подобрал, он к вам шел…
— Странник? Ко мне? — Дед поднял брови.
— К вам… Но вы только не волнуйтесь, вы его давно мертвым считали… А теперь он совсем болен… Может, не следовало к вам везти?.. — поспешно говорил Яков Александрович.