Старт
Шрифт:
Пульсары, звезды-сверхускорители передают по своей световой морзянке зов, пронизывающий пространства.
Некрасивый, стесненный своей физической силой Горазд так намагничен любовью, что преображается в трепетный уловитель этих сигналов. Ночи его исполнены восторженной бессонницей. Он изучает языки, пытаясь объять необъятное человеческое знание. Он так вознесен любовью, что за долгие часы полностью забывает о ней!
Вот он — идеал любви группового существа МЫ!
Зорка невольно сравнивает: Андро при каждой новой встрече что-то утрачивал в своем очаровании. Он
Или, выражаясь нашим групповым шаблонным языком, он все больше растет в ее глазах.
Зорка, первокурсница с отделения классической филологии, не образец современной возлюбленной: она не меняет своей профессии, чтобы стать ближе к избраннику и помогать ему в научных исследованиях. Она — явный идеал нашей группы альпинистов: спутница в горах. А так, вне этого, у нее свой мир. Мы предпочитаем, чтобы каждый обладал своим профессиональным и интеллектуальным поприщем — таким образом, повышается наш общий уровень.
Зорка получает свои радиосигналы, но не через пространство, а через время.
Влюбленная девушка простирает свою трепетность на все, к чему только ни прикоснется. Она впитывает музыку и образную сочность речей Гомера. Вчитывается в грамматику древнегреческого языка, копается в комментариях и толстых словарях. Пытается уловить извивы смысла. Хочет проникнуть в непознанную и неизменную человеческую природу. И мы рядом с Зоркой можем заглянуть в этот недоступный нам мир.
Она не сожалеет, что потратила свои первые чувства на другого. Ее неудачная любовь к Андро, по сути, огромный подарок, который она подносит своему истинному любимому. Что дороже этой преодоленной первой любви?
А действительно ли она преодолена или нам только хочется, чтобы так было?
Андро с достоинством несет проклятие — горькую участь наказанного красавца. Опыты в заводской химической лаборатории медленно продвигаются вперед. Лунный вечер с любимой не увенчивает его день. Ночь не насыщена мыслящей бессонницей изобретателя. И все же он владеет большим, чем те двое: необъятным космосом собственного воображения, взбудораженного отнятой любовью. Он утончает, совершенствует, доводит до обожествления чужую земную любовь.
Нельзя поправить непоправимое
Снежный валик давит тело Андро, а он поспешно представляет себе:
Прокрутить бы в обратную сторону ленту минувших дней. Вернуть тот неповторимый миг, когда Зорка, оказавшись в опасности, отчаянными глазами искала его взгляд. Вот он оборачивается, протягивает обе руки сразу — какое ничтожное усилие! — поднимает ее над пропастью и прижимает к себе, навсегда…
Но летящие снежные глыбы возвращают его к реальности. Он ощущает удар камнем. Рука Зорки там, в том голубом летнем дне, протянута, словно крик о помощи, над пропастью времени. И его рука не может дотянуться к ней.
Он пытается бежать от этого ужаса. Куда? Снова в безумство воображения:
Напрячь все силы, отпущенные ему в жизни. Собрать весь опыт, свой и чужой, накопленный в его родовой памяти всеми столкновениями людей с холодной свирепостью снега. Открыть слабое место, ахилесову пяту лавины. И стрелой ринуться туда. Собственным телом пробить снег. Вырваться первым из ледяных когтей. Броситься спасать всех друзей, одного за другим. Ошеломленные, они отряхиваются от налипшего снега. Ищут благодарными взглядами: кто это сделал? А он спасает, спасает…
Вот он откопал Зорку. Ресницы у нее заиндевели. Она с трудом открывает голубые, как весеннее небо, глаза. Льдинки на ресницах тают, капля за каплей. Слезы или талая вода? Она смотрит на него по-новому, глазами, омытыми снегом, видит, как он изменился. Видит его смелым и добрым, настоящим. Озаряет его влюбленным взглядом. И он тает, как снеговик. Но находит в себе силы вырваться из магического поля этого весеннего взгляда. И наброситься с удвоенной энергией на белого зверя. Он рискует жизнью, он потеряет здоровье, обезобразит себя, погубит проклятую свою красоту, только бы спасти Горазда, любимого Зорки. Вдохнуть в него свое дыхание, перелить в него свой последний вздох, вернуть его к жизни, и снова видеть их вместе, и рухнуть в изнурении, и забыться в белизне…
Но лавина не дает ему осуществить себя, воплотить в жизнь пробудившееся в нем доброе начало. Она сковала его белыми цепями, она душит его. Холодная петля затягивается на шее. Лавина не дает поправить непоправимое, вернуть невозвратное…
Поздно! Все более поздно…
Он уже вне боли, смятый, прибитый…
Тяжелые снежные пласты завалили самые смелые, самые чистые его намерения и порывы.
Снежная пыль…
Снежные сфинксы
Ледяная громада тяжела, как надгробная плита.
Снег — мрамор.
Скульптор распрямляется. Он несет лавину на своих плечах.
Это его скульптура, о которой он всю жизнь мечтал. Еще немного — и он закончит ее. Еще несколько ударов. Еще несколько штрихов. Теперь он знает, где и как. Внезапное озарение. Как мало было нужно, чтобы достигнуть совершенства! Еще два-три штриха… Но без них она мертва.
Он распрямляется. Тяжко!..
Изгнанная статуя
Тяжелая каменная фигура проплывает над уличным движением. Ее несут Скульптор и его верный приятель, Мерзляк. Она словно бы оглядывается, ищет себе место на какой-нибудь площади или в городском саду. Ведь ее звучание зависит и от того, где ее установят. Но непременно на фоне неба. Впрочем, в большом городе неба совсем мало…
Прохожие в недоумении оглядываются. Эти двое, согнувшиеся, словно кариатиды, под тяжелым творением, представляют собой скульптурную группу, олицетворяющую терпение и упорство. Они ищут небо. Они что-то хотят дать миру. А мир не хочет.