Старушки и вечность
Шрифт:
Все трое замолчали и прислушались. Пальчик открыла дверь, высунулась и замерла, как сеттер на стойке.
– Вызвездило, – докладывает она. – И да, это оркестр.
– Не закрывай дверь, – просит Картошка. – Мне нравится, когда слышно издалека.
При открытой двери в убежище холодно. По ступням мистера Эккерли и вверх до колен чувствительно тянет сквозняком. Не хватает только теперь простудиться насмерть. Чего проще.
– Играли «Шагайте с нами, воины Христовы», – говорит Пальчик. – А теперь перестали.
– Значит, идут сюда, – умозаключает Картошка. – Теперь, Пальчик, тебе, по-моему, как раз время
– Да-да, конечно. А сколько им дать? Пять шиллингов?
– Дай десять. Как-никак Рождество только раз в году.
Пальчик рысцой припустилась через темный сад, а Картошка осталась уютно и благодушно попивать виски в обще, стве мистера Эккерли, совсем сникшего под воздействием черных паров. Больше Рождества уже никогда не будет думает он. И нечего строить иллюзии. Нынешнее Рождест. во – последнее. Он уже собрался было поделиться с Кар. тошкой этой скорбной мыслью, но тут с улицы донеслись медные звоны духового оркестра: «Тихой полуночью в небе зажглась…» Картошка заслушалась, прихлебывая виски. Недолго ей осталось слушать рождественские песни, хочет внушить ей отчаявшийся мистер Эккерли. Но Картошка решительно не знает и не желает знать, о чем он толкует. От вина и виски ее благодушие неожиданно сменилось игривым весельем. Она начинает басовито хихикать.
– Не понимаю, как вы можете потешаться в самый зловещий, критический момент человеческой истории? – сердится мистер Эккерли. – Это ужасно. Вы проявляете бессердечие. И искушаете судьбу.
– Я вспомнила одного парня, который играет в оркестре на геликоне, – объясняет Картошка. – Фред Сандерс. Маленький такой, наденет трубу, его и не видно. Он в прошлом году учил Пальчика, как на ней играть. Понятно, только одну ноту.
– Не знаю такого.
– Он душка, – говорит она. Она выковырнула из кекса жирную изюмину и восторженно ее разглядывает. – С ним так весело.
Под освещенными окнами дома как будто бы мелькнул силуэт ее подруги. Картошка рассеянно отправляет изюмину в рот и, проковыляв к открытой двери бомбоубежища, кричит:
– Пальчик! Это ты? Кто собирает подарки в этом году? Не Фред?
Пальчик издалека весело прочирикала в ответ, что не чнает, оркестр сыграл всего одну песню, хотя, право же, за десять шиллингов не грех бы сыграть и две.
– Ну все равно, найди Фреда и приведи сюда угоститься.
В ожидании их прихода Картошка уговаривает мистера Эккерли выпить еще «самую капельку» вина. У него до того тяжело на душе, что просто нет сил отнекиваться, к тому же надо что-то предпринять, чтобы не простыть в этом погребе. Какая трагическая ирония – умереть от пошлой простуды, когда над тобой нависла кошмарная тень Бомбы. Жутко подумать. Полная безнадежность, куда ни глянь.
Оркестр в отдалении заиграл «Святую ночь» так красиво, так печально, что у мистера Эккерли на глаза навернулись слезы. Чтобы сдержать рыдание, он схватил рюмку и осушил одним звучным глотком. Картошка, не растерявшись, сразу же налила ему еще, а тут вернулась Пальчик, с ней Фред Сандерс, а с Фредом Сандерсом – геликон. Фред в темно-вишневой оркестрантской униформе, с галунами и эполетами, на макушке – островерхая вишневая фуражка и по околышу надпись: «Духовой оркестр об-ва трезвенности».
– Очень рада тебя видеть, Фред. С Рождеством тебя. Вина или виски?
– Я, правду
– Значит, так тому и быть, – заключает Картошка. – Однако милости просим в кабинет.
Фред прислоняет геликон к стене. Его смех звучит чуть надтреснуто, но не без приятности, как знакомый мотивчик на расстроенном рояле. Это вызывает у Картошки и Пальчика новый приступ веселья.
– С праздником тебя! Веселого Рождества сейчас и еще много-много раз! – благословляют они его.
– А мистер Эккерли у нас считает, что нынешнее Рождество последнее, – говорит Картошка.
– Надо же! С чего бы это?
– Из-за Бомбы.
– Да ну ее к черту в пекло, эту бомбу. Чихать нам на нее.
– Слышите, мистер Эккерли, что говорит Фред? Бомбу к черту в пекло.
– Едва ли таким способом мы сможем хоть сколько-нибудь помочь делу, – возражает мистер Эккерли. – Неужели вам не понятно? Наши дни сочтены.
– Ладно. Двум смертям не бывать, – говорит Фред.
– Верно-верно, – подхватывает Пальчик с легким смешком. Постепенно она тоже достигает высшей стадии веселья и начинает смеяться в голос, закатываясь и подвизгивая. Потом она спрашивает, не сыграет ли им Фред что-нибудь на своем геликоне, как в прошлом году.
– Ну пожалуйста, Фред!
– Это можно, только вот еще чуток бы глотку промочить, – отвечает он и в свою очередь разражается коротким арпеджио хриплого смеха.
– Правильно, давайте все промочим глотку, – говорит Картошка. – Мистер Эккерли, еще капельку стронция-девяносто?
Картошка, Пальчик и Фред дружно покатываются со смеху, но мистеру Эккерли упоминание стронция-девяносто в такой обстановке, когда это звучало бы смешно, если бы не было трагично, представляется ужасным, возмутительным кощунством. Он не в силах больше ни пить, ни спорить. Вино вызывает у него тошноту, холод от двери бежит по спине, точно омерзительный паук на длинных ножках.
Фред не знает толком, что это за стронции-девяносто, он с жадным предвкушением смотрит, как Пальчик наливает ему виски, а потом, поспешно выпив, спрашивает: какую они хотят? Песню, он имеет в виду.
– «Ближе к тебе, Господь!», да, мистер Эккерли?
– Ради Бога, прошу вас, пожалуйста, не шутите такими вещами!
– Сыграй ту, что в прошлом году, – просит Пальчик. – Ты говорил, она твоя любимая.
– Так ведь это не рождественская.
– Ну и что. Все равно она мне нравится. От нее так радостно на душе.
– Какая это? «Глиняный кувшинчик»? – спрашивает Картошка. – Да-да, помню.
Играть «Глиняный кувшинчик», когда над вами нависла тень Бомбы, это, по мнению мистера Эккерли, даже еще кощунственнее, чем, сидя в бывшем бомбоубежище, болтать о стронции-девяносто. Каково же ему, когда Картошка и Пальчик начинают подпевать надсадному реву геликона, а потом и вовсе, взявшись за руки, пускаются в пляс?
Жил я со своею женушкой-женойВ собственном домишке под горой.Жена любила джин, а мне так дайте рому,Мир и веселие нашему дому!Ха-ха-ха! Ты всегда со мной,Глиняный кувшинчик, мой дорогой! —