Старые истории (сборник)
Шрифт:
– Дядь Сень, а какой народ самый первый?
– Русские, - с ходу отвечал Семен Семенович.
– А потом?
– Потом американцы.
– А потом?
– Англичане, французы... европейцы, одним словом.
– А чехи, дядь Семен?
– Чехи - наши братья по вере и Христу.
– А индусы?
– Индусы - народ богобоязненный. У них был еще премьер-министр Бурхадур Шастри... Мастенький мужичонко, с тебя ростом. Он все в кальсонах ходил. А теперь у них премьер-министром ходит Индира Ганди, красивейшая женщина в мире. У нее за это есть на лбу отметина.
–
– Было бы что обуть да одеть.
– Ноне обижаться гре-ех, - пропела тетя Соня.
– Теперь у нас все есть, - и хлеб, и пашано продают, и масло подсолнечное.
– А махорки нету, - возразил из угла дядя Ваня.
– Куришь папиросы, куришь... Ни крепости, ни скусу... Только горло дерет.
– Дядь Сень, а ты богатый?
– спросил Андрей.
– Да как тебе сказать? Вот если б мы с тобой, Андрюша, нашли баржу с золотом... Ее в озере Падском Стенька Разин затопил. Тогда бы разбогатели. Ого-го!
– Ты уж помалкивай!
– оборвала его тетя Марфута.
– Проворонил ты свои тыщи.
– Какие тыщи?
– Какие?.. У дяди Паши лежали под крыльцом. Сто тридцать тыщ пропало, - тетя Марфута подмигивает мне и посмеивается.
– Да ну тебя!
– отмахнулся Семен Семенович.
– Это что за тыщи?
– спросил я.
– Дядя Паша Кенарский... конюхом у него работал. Тогда еще Семен председатель сельпа был. При пекарне держали дядю Пашу. А Полинка заведующей пекарни.
– Чья Полинка?
– спросила тетя Соня.
– Да наша. Семенова сестра. Она все жалела дядю Пашу - хлебом его кормила. Он и признался ей: я, говорит, Полинка, богатый человек. А сам в шоболах ходит. Полинка смеется. А он ей: ты не смейся. У меня в одном месте сто тридцать тыщ лежит. Где взял? Табак в войну продавал да складывал. Она все со смехом: куда ж ты их прячешь? Никому не говорил, а тебе скажу. Потому - ты мне ближе родной матери. За доброту твою признаюсь. А лежат они под крыльцом у меня, под верхней ступенькой. Вот Полинка и говорит Семену, - тетя Марфута подсмеивается и кивает на Семена Семеновича, тот насупленно молчит, режет сало, - давай их возьмем! Все равно они пропадут. Жена у него, Катя, простая, и сам скряга старый. Что им делать с такими деньгами? А Семен ей: ты с ума спятила. Чтоб я, председатель сельпа, взял сто тридцать тыщ? Дура ты! Сам дурак. Ну, посмеялись, да забыли. Вот тебе реформа объявилась... Дядя Паша сидит на крыльце в пекарне и плачет, рекой разливается. «Полинка, - говорит, - деньги-то мои пропали... Все сто тридцать тыщ. Я удушусь».
– «Да ты, - говорит Полинка, - хоть сдай их - тринадцать новыми получишь».
– «Да меня посадят за них. Скажут - где взял? Я сжег их с горя».
– «Ну и фофан! Я их, признаться, хотела украсть у тебя».
– «Да что ж ты, глупая, не взяла? Хоть бы ты попользовалась...»
Все засмеялись.
– Да, жил человек!
– распевно произнесла тетя Соня.
– На одном хлебе сухом держался. Что дадут в пекарне, то и ест. А купить что-нибудь - ни боже мой. От таких денег-то! Родилась у него девочка. Он говорит: Катя, давай окрестим ее! Да в чем я пойду крестить? У меня ни обуть, ни одеть! Вот дура, у самой нет - взаймы попроси.
Петр Иванович молчал, молчал да изрек из своего угла:
– Вы чего, на свадьбу накрываете, что ли? Выпить есть, а чем закусить каждый сам себе найдет. За стол сажайте, не то живот брехать начнет.
– Ой, да я эта... Яишенку изжарить хотела, - метнулась из сеней Настя.
– Она пойдет на второе, - сказал дядя Ваня.
– А пока и огурцами обойдемся. Да вон сало свиное. Чего еще надо? Больно хорошо.
– Что и говорить, - усмехнулась, подмигивая, тетя Марфута.
– Каждое блюдо - прямо декальтес...
– Ну тогда садитесь, - сдалась Настя.
Все двинулись к столу.
– Эдакое разнообразие, а ей все мало, - ворчал Петр Иванович, присаживаясь первым.
– Да, не говори!
– подхватила тетя Соня.
– Забыли, как пустую мурцовку хлебали.
– Смотря где. К примеру, в лугах ежели, в полдни, мурцовочки похлебать - первое дело, - сказал дядя Ваня.
– Только хлебец посолить с утра надо, чтоб соль впиталась, да водички из озера зачерпнуть, посвежее...
– В двадцатом годе мурцовочку только во сне видели, - распевала тетя Соня.
– Мы, в семье, три воза выжимок картофельных съели.
– Ты скажи спасибо Зиновею, - перебила ее тетя Марфута.
– Он заведующим в Лопатинской больнице работал. Вот и достал нам выжимок на Гордеевском заводе. А то выжимки! Их ни за какие деньги не купишь в те годы.
– А я разве против? Я не против Зиновея, - согласилась тетя Соня.
– Я только насчет выжимок. Колготно с ними. Бывало, промоешь их, отожмешь - и в чугуны. Напаришь, вывалишь в дежу - она вровень с краями. Вот и киснут...
– Ну, хватит вам про выжимки!
– сказал Семен Семенович.
– Вы еще расскажите, как мякину ели.
– А что, и мякину ели!
– обрадовалась тетя Соня.
– Помнишь, как в тридцать третьем году дранки на холстины наменяли? А уж дранки наешься... На двор без вилки не ходи, не расковыряешь...
– Чего, баба Соня?
– не понял Андрей.
– Ой, Андрюша!.. Села баба на чело. Тебе еще рано знать.
И все засмеялись.
– Как он растет! Какой большой!
– умиленно сказала мне тетя Соня.
– В кого им маленьким быть?
– возразила ей тетя Марфута.
– Воспитание хорошее, питание ноне правильное. Вот они и дуют, как на дрожжах.
– Бородины - народ определенный, пьют только белое вино.
– Когда есть чистое белое, красным вином годится разве что рот полоскать.
– Ну, с приездом, Андреич!
– Дай бог не последний раз видимся...
Выпили, покривились, поели. И как-то неожиданно, словно по морской команде - все вдруг!
– повернули разговор в другую сторону, пошли пьянство осуждать.
– Жизнь настала хорошая, все у нас теперь есть. А вот как с пьяными поступать?
– спросила тетя Соня.
– Связать по ноге да пустить по полой воде, - сказал Петр Иванович и сам засмеялся.
– Ты вот что скажи, почему у вас в газетах не пишут про пьяниц? Почему не осуждают такое дело?
– допрашивала меня Настя.
– Вы считаете, что пьяницы сами одумаются?