Старый чердак
Шрифт:
Сначала я рассказывал о себе, своей работе и жизни в городе. Показал на ноутбуке фотографии детей, которые удалось сделать днём. Всем понравилось, и я был доволен, что тоже не даром ем хлеб в этом доме. Потом хозяева делились сельскими новостями и проблемами. Когда всё было съедено и выпито, дети улеглись спать, и дом затих, как-то сам собой закончился и разговор за столом. В наступившей тишине слышно было только тиканье, неизвестно как сохранившихся, висевших на стене ходиков с кукушкой.
В доме было тепло и уютно. Самодельный, плетённый из ивовой лозы, абажур отбрасывал на стены причудливые узоры теней и погружал углы большой комнаты в интимный полумрак. Расходиться совсем не
– Хорошо у вас - вполголоса сказал я - детей много. Это такое счастье. Трудно, наверное?
– Трудно - задумчиво ответила и снова замолчала Елизавета Петровна. Потом посмотрела на сидевшую рядом дочь и кивнула в сторону висевших за её спиной портретов - ну-ка.
Девушка быстро, очевидно, не в первый раз, сняла портреты со стены и положила их на стол перед матерью.
– Это родители мои - произнесла пожилая женщина и стала нежно гладить рамки портретов.
– Вот вы сказали давеча - традиция. Да, традиция.
Женщина снова замолчала. Все сидевшие за столом смотрели на неё, почти не дыша. Я тоже замер и не стал торопить никого вопросами. Чувствовалось, что сейчас будет рассказана давняя история, скорее всего - семейное предание. Так и произошло. Вот этот рассказ.
***
Случилось это во время войны, в самом её начале. Мама моя жила тогда в Белоруссии. В обычной небольшой деревне. Немцев у них не было, только несколько полицаев и староста. Причём старостой был хороший человек, из местных. Лет ему было уже много, и все уважали его за справедливость и мудрость. А полицаями были пришлые, из соседних деревень, и очень злые. Издевались они над людьми и старались выслужиться перед начальством.
Родителей у мамы тогда не было, жила она одна. Её мама, то есть моя бабушка, умерла ещё перед войной. А отец, ну… то есть мой дед, работал в городе. То ли его призвали, то ли эвакуировали вместе с предприятием - неизвестно. После войны она пыталась его найти, но ничего не вышло. Тогда все искали своих родственников. Путаницы было много. В общем, пропал он.
Ну так вот. Когда наши отступали, недалеко от деревни был бой. Ночью, когда всё затихло, сельчане пошли туда - раненых искать. Нашли несколько человек, ну и забрали их к себе. А через два дня пришли немцы. Те раненые, которые ходить могли, ушли в лес. Кто к партизанам подался, кто дальше на восток пошёл. А один, самый тяжёлый, у мамы как раз и остался. Она его хорошо спрятала. Немцы искали, но не нашли и уехали.
Стало быть, начала она его выхаживать. Парень крепким оказался, выжил. Через некоторое время на поправку пошёл. Ну, оба молодые, да всегда вместе, рядышком… В общем, полюбили они друг друга. Только… война ведь была. Она, проклятая, совсем для любви неподходящая. Разлучила она их. Парень-то, солдат всё-таки. Не мог он за бабьей юбкой в такое время прятаться. Как ходить начал, так в лес, к партизанам и ушёл.
Но и вот так забыть всё он тоже не мог. Стал наведываться время от времени к своей спасительнице. Любовь ведь. Его уж и командование отрядное ругало, а он всё одно бегал. Сначала уговаривал всё подругу в отряд перебраться. Но не могла она. Кто-то из сельчан сказал, что отца её вроде как видел в городе. Мол, завод-то разбомбило, могли и не все эвакуироваться, а может, и сам не захотел. В общем, ждала она - вдруг отец объявится.
Ну а потом, раз такое дело, стали партизаны через неё провиант забирать. Деревенские, значит, кто проверенный, к ней в хату понемногу сносили, а из отряда кто-нибудь приходил - забирал. Теперь-то папа… Ну ведь вы уже, наверное, поняли, что это папа мой был… теперь он на законных основаниях стал к ней, то есть к маме моей будущей, приходить. Чему ж удивляться. Через некоторое
Как не скрывала она такое от сельчан, а когда пузо на нос полезло, углядел это полицай один. Понял паршивец - из мужиков в деревне только пацаны да старики, значит, из леса кто-то ходит. Ну и устроил засаду возле её хаты. Терпеливый, гад, оказался. Трое суток в баньке за огородом сидел. А на четвёртые, отец как раз и пришёл. Главное, решил он уже с командованием, что заберёт маму в отряд - негоже ей в таком положении дома оставаться. Как раз в эту ночь и должны были они вместе уйти, но не вышло.
Побежал полицай, привёл своих, и как только мама с папой из хаты вышли, тут они их и взяли. У отца-то руки продуктами заняты были, не успел он сопротивление оказать. А бойца, который настороже стоял, полицаи сразу убили. Видел же этот, который в засаде сидел, куда тот спрятался. Долго потом отца били. Требовали, чтобы он согласился показать дорогу в отряд, но ничего у них не выходило. И маму тоже били, несмотря на её положение. Всю ночь, сволочи, издевались.
А утром каратели прибыли, целая машина. Как приехали, всю деревню на околице, рядом с мельницей, собрали - там место широкое. Отца с мамой раздели, и в одном исподнем, босиком, туда привели. А время было - ноябрь, уж морозы ударили. Поставили их перед всей деревней, и вышел из машины офицер. Он, значит, по-немецки говорит, а переводчик, что с ним приехал, переводит. Так вот, ничего он спрашивать не стал, а сказал, что, мол, есть приказ - партизан вешать без суда на месте. А вот жену твою вместе с ребёнком - говорит - я сейчас одной пулей обоих застрелю, чтобы другим наука была.
Сказал, достал пистолет и маме в живот стал целиться. Тут староста не выдержал, выбежал вперёд и маму загородил. «Я староста - говорит - я виноват, недосмотрел. Убейте, господин офицер, меня, а женщину оставьте». Ну а тот ему: «Раз виноват - ответишь». И застрелил, прямо на месте, у всех на глазах.
Ну и началось. Люди закричали, стали разбегаться, а каратели по ним вдогонку стрелять. Много народу перебили они тогда. Наверное, всех бы убили, но как раз отряд подоспел. Оказывается, когда родителей полицаи брали, соседка это видела. Она в отряд и побежала. Связная она их была. Об этом никто, даже папа не знал. Вот она партизан и вызвала. Тем самым, родителей моих спасла. Век буду за неё молиться. Жалко только, что через месяц погибла она.
***
Елизавета Петровна замолчала. Все сидели по-прежнему тихо. Наверняка они слышали этот рассказ не впервые, но и мне никаких вопросов задавать не хотелось. Женщина по-прежнему с любовью смотрела на портреты, как будто им всё и рассказывала. Она в очередной раз погладила полированные рамки и продолжила:
– К чему я всё это рассказала. Староста-то живой оказался. Правда, ранен он был смертельно, но живой. Когда всех раненых в одной из хат сложили, он рядом с моими родителями оказался. Позвал их к себе - сам-то двигаться не мог - и говорит: «Видели, сколько народу за вас положили? Поняли теперь, сколько вам нужно нарожать? Вот это и есть вам мой наказ. И детям своим, внукам передайте». Сказал и умер, как будто только этого и ждал.
Ходики на стене вдруг заскрипели, там что-то щёлкнуло, и кукушка, молчавшая до сих пор, выскочила из них, прокуковав двенадцать раз. Удивлённо посмотрев на неё, Елизавета Петровна сказала:
– Ого, времени-то сколько, засиделись за наливочкой, спать давно пора.
Она подошла к часам и стала перетягивать вверх опустившиеся гирьки, бормоча себе под нос:
– Да, заведу я тебя, заведу, не забыла. Кто бы взялся тебя починить. А то когда хочешь, кукуешь, когда не хочешь, молчишь.