Шрифт:
Лесков Николай Семенович
Старый гений
Гений лет не имеет - он
преодолевает всё, что оста
навливает обыкновенные умы.
Ларошфуко
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Несколько лет назад в Петербург приехала маленькая старушка-помещица, у которой было, по её словам, "вопиющее дело". Дело это заключалось в том, что она по своей сердечной доброте и простоте, чисто из одного участия, выручила из беды одного великосветского франта, - заложив для него свой домик, составлявший всё достояние старушки и её недвижимой, увечной дочери да внучки. Дом был заложен в пятнадцати тысячах, которые
Добрая старушка этому верила, да и не мудрено было верить, потому что должник принадлежал к одной из лучших фамилий, имел перед собою блестящую карьеру и получал хорошие доходы с имений и хорошее жалованье по службе. Денежные затруднения, из которых старушка его выручила, были последствием какого-то мимолетного увлечения или неосторожности за картами в дворянском клубе, что поправить ему было, конечно, очень легко, - "лишь бы только доехать до Петербурга".
Старушка знавала когда-то мать этого господина и, во имя старой приязни, помогла ему; он благополучно уехал в Питер, а затем, разумеется, началась довольно обыкновенная в подобных случаях игра в кошку и мышку. Приходят сроки, старушка напоминает о себе письмами - сначала самыми мягкими, потом немножко пожёстче, а наконец, и бранится - намекает, что "это нечестно", но должник её был зверь травленый и всё равно ни на какие её письма не отвечал. А между тем время уходит, приближается срок закладной - и перед бедной женщиной, которая уповала дожить свой век в своём домишке, вдруг разверзается страшная перспектива холода и голода с увечной дочерью и маленькою внучкою.
Старушка в отчаянии поручила свою больную и ребёнка доброй соседке, а сама собрала кое-какие крохи и полетела в Петербург "хлопотать".
ГЛАВА ВТОРАЯ
Хлопоты её вначале были очень успешны: адвокат ей встретился участливый и милостивый, и в суде ей решение вышло скорое и благоприятное, но как дошло дело до исполнения - тут и пошла закорюка, да такая, что и ума к ней приложить было невозможно. Не то, чтобы полиция или иные какие пристава должнику мирволили - говорят, что тот им самим давно надоел и что они все старушку очень жалеют и рады ей помочь, да не смеют... Было у него какое-то такое могущественное родство или свойство, что нельзя было его приструнить, как всякого иного грешника.
О силе и значении этих связей достоверно не знаю, да думаю, что это и не важно. Всё равно - какая бабушка ему ни ворожила и всё на милость преложила.
Не умею тоже вам рассказать в точности, что над ним надо было учинить, но знаю, что нужно было "вручить должнику с распискою" какую-то бумагу, и вот этого-то никто - никакие лица никакого уряда - не могли сделать. К кому старушка ни обратится, все ей в одном роде советуют:
– Ах, сударыня, и охота же вам! Бросьте лучше! Нам очень вас жаль, да что делать, когда он никому не платит... Утешьтесь тем, что не вы первая, не вы и последняя.
– Батюшки мои, - отвечает старушка, - да какое же мне в этом утешение, что не мне одной худо будет? Я бы, голубчики, гораздо лучше желала, чтобы и мне и всем другим хорошо было.
– Ну, - отвечают, - чтоб всем-то хорошо - вы уж это оставьте, - это специалисты выдумали, и это невозможно.
А та, в простоте своей, пристаёт:
– Почему же невозможно? У него
– Э, сударыня, у кого "много", тем никогда много не бывает, а им всегда недостаточно, но главное дело в том, что он платить не привык, и если очень докучать станете - может вам неприятность сделать.
– Какую неприятность?
– Ну, что вам расспрашивать: гуляйте лучше тихонько по Невскому проспекту, а то вдруг уедете.
– Ну, извините, - говорит старушка, - я вам не поверю: он замотался, но человек хороший.
– Да, - отвечают, - конечно, он барин хороший, но только дурной платить; а если кто этим занялся, тот и всё дурное сделает.
– Ну, так тогда употребите меры.
– Да вот тут-то, - отвечают, - и точка с запятою: мы не можем против всех "употреблять меры". Зачем с такими знались.
– Какая же разница?
А вопрошаемые на неё только посмотрят да отвернутся или даже предложат идти высшим жаловаться.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Ходила она и к высшим. Там и доступ труднее и разговору меньше, да и отвлечённее.
Говорят: "Да где он? о нём доносят, что его нет!"
– Помилуйте, - плачет старушка, - да я его всякий день на улице вижу он в своём доме живет.
– Это вовсе и не его дом. У него нет дома: это дом его жены.
– Ведь это всё равно: муж и жена - одна сатана.
– Да это вы так судите, но закон судит иначе. Жена на него тоже счёты предъявляла и жаловалась суду, и он у неё не значится... Он, чёрт его знает, он всем нам надоел, - и зачем вы ему деньги давали! Когда он в Петербурге бывает - он прописывается где-то в меблированных комнатах, но там не живет. А если вы думаете, что мы его защищаем или нам его жалко, то вы очень ошибаетесь: ищите его, поймайте, - это ваше дело, - тогда ему "вручат".
Утешительнее этого старушка ни на каких высотах ничего не добилась, и, по провинциальной подозрительности, стала шептать, будто всё это "оттого, что сухая ложка рот дерёт".
– Что ты, - говорит, - мне не уверяй, а я вижу, что всё оно от того же самого движет, что надо смазать.
Пошла она "мазать" и пришла ещё более огорчённая. Говорит, что "прямо с целой тысячи начала", то есть обещала тысячу рублей из взысканных денег, но её и слушать не хотели, а когда она, благоразумно прибавляя, насулила до трёх тысяч, то её даже попросили выйти.
– Трёх тысяч не берут за то только, чтобы бумажку вручить! Ведь это что же такое?.. Нет, прежде лучше было.
– Ну, тоже, - напоминаю ей, - забыли вы, верно, как тогда хорошо шло: кто больше дал, тот и прав был.
– Это, - отвечает, - твоя совершенная правда, но только между старинными чиновниками бывали отчаянные доки. Бывало, его спросишь: "Можно ли?" - а он отвечает: "В России невозможности нет", и вдруг выдумку выдумает и сделает. Вот мне и теперь один такой объявился и пристаёт ко мне, да не знаю: верить или нет? Мы с ним вместе в Мариинском пассаже у саечника Василья обедаем, потому что я ведь теперь экономлю и над каждым грошем трясусь - горячего уже давно не ем, всё на дело берегу, а он, верно, тоже по бедности или питущий... но преубедительно говорит: "дайте мне пятьсот рублей - я вручу". Как ты об этом думаешь?