Старый Петербург. Адмиралтейский остров. Сад трудящихся
Шрифт:
Как характерна эта выписка для прошлого русской жизни! Не забудем, что эти строки появились на столбцах самой распространенной и большой политической газеты того времени. После такого намека на достоинства «Северной Пчелы» шло описание достоинства и самого Валленштейна: «г. Валленштейн весьма скуп на чужие зубы и говорит: вырвать легко, но вырастить зуба нельзя; а потому вырывает в крайней необходимости. Пломбирует он удивительно золотом и разными массами и вставляет весьма ловко искусственные зубы превосходной парижской работы, которые заменяют естественные с тою разницей, что не вросли в челюсть, хотя держатся столь крепко, как натуральные».
После такого восхваления Ф. Булгарин заканчивал свою заметку обычною для него фразою: «Говорим истину, побуждаемые чувством признательности к г. Валленштейну и по непоколебимому нашему правилу извещать наших читателей о всем полезном».
Эти сведения о Валленштейне позволяют нам привести справку вообще о зубных врачах и зубной болезни в старом Петербурге, тем более, что эта справка отличается многими колоритными подробностями, оживляющими былую жизнь былой столицы.
«Прошлого 722 года Июня 19 дня в Колтовской по дороге
Разобрали прежде сего эти письма, оказалось, что они «до тайной канцелярии не косны, еретичества и важного непотребства не содержат, а всего на всего заговорные, а призываемо в них имя Божие всуе и содержат они только кощунство и обман».
Первое письмо было таково: «Господе Иисусе Христе, сын Божий, помилуй меня грешного! Во имя отца и сына и святого духа. Аминь. Стану я, раб божий, благословясь, пойду, перекрестясь из избы во двор; со двора воротами в чисто поле; в восточной стороне святая гора; на той святой горе стоит святая церковь; в той святой церкви лежит гроб, в том гробу лежит мертвец, круг того гроба ходит поп с кадилом и говорит такие речи: «Как у этого мертвеца не болят зубы, не опухают чирки, не отекают десны, не бьет червь коренновая и верховая в день при солнце, в ночи при месяце, на ветру и на холоду, так у этого раба Божия (имя рек) не болели бы зубы»... Вторая бумажка гласила: «Четыре сестрицы, Захарий, да Макарий, сестра Дарья да Марья, да сестра Ульяна, сами говорили, чтобы у раба Божия (имя рек) щеки не пухли, зубы не болели, век от веку, от ныне до веку, тем моим словам ключ и замок; ключ в воду, замок в гору». И наконец на третьей бумажке было написано: Ежели болят зубы, подойди к рябине и погрызи ее, приговаривая: «Рябина, рябина, вылечи мои зубы, а не вылечишь, всю тебя изгрызу» [346] .
346
Л. Майков. Великорусские заклинания. Записки геогр. общ. по отделу этнографии, 1869 г., ч. II, стр. 450—455.
Солдат Красков попал не в тайную канцелярию, а на криксрехт (военный суд). Презус премьер-майор Василий Аничков и асессоры допросили солдата сперва «просто», а потом, получив от господина генерала и кавалера князя Михаила Михаиловича Голицына «ордер» и с «пристрастием, под батогами, в застенке на виске».
Но солдат говорил те же речи, что и при первых допросах: «за ним идолопоклонства, чернокнижества, богохуления, ружья заговаривания, чародейства нет, и никакого с диаволом обязательства не имеет, а принесенными с ним жеребейками он ворожит про себя, а именно о здоровье и о смерти, также и о других домашних нуждах, а людям никому не вораживал. А травы де, которые с ним принесены, хотел он топить в печи и пить от грыжи и от ломоты и от животной болезни, и от вередов, и от других подобных болезней и другим их хотел давать для такого пользования».
Вышеозначенные травы и коренья, при присутствии презуса и асессоров, свидетельствовали штаб и полковые лекари и по свидетельству сказали и подписали, что - де во оных травах и кореньях и в прочем во всем, кроме пользы от разных болезней, никакова худа и порчи и погублению человеческому не касается, понеже-де оное употребляется в лекарстве к пользе человеческой от разных болезней».
И на криксрехте приговорили солдата Краскова — «хотя-де в военном артикуле напечатано: ежели кто из воинских людей найдется идолопоклонник, чернокнижец, ружья заговоритель, суеверный и богохулительный чародей, оной но состоянию дел, в жестоком заключении и в железах, гоняются шпиц-рутеном или наказан сожжен имеет быть», но в толковании того артикула пояснено: «наказание сожжением есть обыкновенная казнь чернокнижца, ежели он своим чародейством вред кому учинил или, действительно, с диаволом обязательство имеет. А ежели он чародейством своим никому никакого вреда не учинил и обязательства с сатаною никаково не имеет, то надлежит, по изобретению дела, того другими высокопомянутыми наказаниями и притом церковным публичным покаянием, а посему означенного Краскова прогнать шпиц-рутеном через баталион шесть раз и послать в Святейший Правительствующий Синод».
Прогнали Краскова через батальон шесть раз, — ничего, отставной солдат вынес наказание и был доставлен в Синод, где вторую сентенцию учинили: «непотребные присланные с ним письма и жеребейки сжечь, чтоб впредь таковые непотребства в простонародствии ни от кого употребляться и размножатся не могли, а Краскова послать Его Императорского Величества при указе церкви Успения Богородицы к обер протопопу Степану Ярмарковскому на публичное покаяние [347] ». Получив указ обер-протопоп распорядился широко оповестить свою паству о предстоящем публичном покаянии, и маленькая деревянная церковь Успения Пресвятыя Богородицы, настоящее народное название «Николы на Мокрушах», — место это было низкое, при каждом морском ветре заливаемое Невой — была битком набита, прихожане толпились даже в ограде. А посреди церкви, понурив голову, окруженный еще стражею, стоял на коленях Иван Краснов. Отошли часы. Из алтаря вышел дьякон и, громогласно на всю церковь прочитав указ Синода, прибавил, указывая на Краскова: «И ныне он, Красков, ту свою вину исповедуя, приносит покаяние и просит от всемилостивого Бога отпущения. Того ради, извольте вси православнии, слышав оное его покаяние, от таких и подобных тому причин остерегаться, а о нем, кающемся, дабы сподобился он от Господа Бога прияти прощение, помолитеся».
347
Историко-статистические сведения о Петербургской епархии. В. 6, стр. 78—81.
После этого слова дьякона Красков подошел к амвону, сделал три земные поклона и, обратившись лицом к народу, повторял за дьяконом следующие слова: «Я, нижайший и всех грешнейший раб, пред Господом Богом и пред вами, православными христианами, за предъявленное мое сокрушение, со сокрушением сердца, и со осуждением того греха прошу прощения пред всеми и молю ради человеколюбия вашего помолитеся о мне грешном, чтобы оный мой грех от Господа Бога мне оставился в жизни сей и в будущем веце. Аминь».
После совершения божественной литургии обер протопоп Ярмарковский составил надлежащий акт, который был подписан всем причтом и к которому Красков «по безграмоте своей приложил крест».
Правосудие было удовлетворено, и Красков, после почти годовой волокиты, был отпущен к себе домой, в Колтовскую, и надо думать перестал собирать и травы и коренья и хранить заговорные письма от грыжи и ломоты и от зубной боли [348] .
«Болеть зубами» в то время, в дни Петровы, было вообще очень неприятно и могло привести к совсем нежелательным последствиям. При Петре Великом постоянно были два набора хирургических инструментов, и сам император не раз делал операции. «Проезжая мимо дома купца Борст, — писал в своем дневнике Ф. В. Берхгольц [349] , — герцог голштинский увидел стоявший там перед крыльцом кабриолет императора и после узнал, что его величество уговорил наконец, г-жу Борет, одержимую водяною болезнею, позволить ему в этот день выпустить из нее воду. Государь будто бы употребил для этого род насилия и не мало гордился, что ему посчастливилось выпустить из больной более 12 фунтов воды, тогда как при попытке какого-то английского оператора показалась только кровь. Императрица, говорят, сказала в шутку его величеству, что его за эту операцию следовало бы сделать доктором, на что он отвечал: нет, не доктором, а хирургом, пожалуй.
348
Там же, в. 1, стр. 140 и 141.
349
Дневник Берхгольца, ч. III, стр. 60.
Тот же самый Берхгольц повествовал, что [350] «мне немало было хлопот с денщиком и фаворитом императора Василием Петровичем, который в присутствии императорских принцесс и его королевского высочества схватил меня за руку и потащил в другую комнату, где я должен был с ним пить. Он страшно приставал, чтобы я решился позволить вырвать мне мои больные зубы».
Но если Берхгольцу, видимо, удалось избегнуть операции, то не так-то счастлива была жена камердинера Полубояринова, о которой рассказывает Штелин [351] . «Эта жена была великая щеголиха, и Петр I вырвал весьма искусно один здоровый зуб, к чему приведен был ее мужем, который крайне досадовал на ее распутство. А сие случилось таким образом. Государь, нечаянно застав своего камердинера в передней погруженного в глубокую задумчивость, спросил его, что с ним сделалось, что он так печалится. «Ничего, — ответствовал он, — а печалюсь я о своей бедной жене, которая от непрестанной зубной болезни совсем почти изнемогает, однако ж никак не допускает у себя вырвать больной зуб». — «Я ее тотчас к сему уговорю, — сказал государь, — и скоро восстановлю покой». И в самом деле его величество пошел немедленно с ее мужем к его жене, у которой ни один зуб не болел. Она должна была сесть и дать осмотреть свои зубы; однако ж всеми силами отрекалась, что они у нее совсем не болят. — «Это-то и несчастье, — сказал комердинер государю, — что она всегда утаивает боль, а как скоро уйдет лекарь, то тотчас начинает стонать». — «Хорошо, хорошо, — продолжал государь, — скоро она перестанет стонать, держи только крепче ей голову и руки». — Тогда его величество, сколько она ни плакала, зубными своими клещами, с великою осторожностью и чрезвычайным проворством выдернул ей мнимый больной зуб».
350
Там же, стр. 94.
351
Любопытные и достопамятные сказания о императоре Петре Великом. Я. Штелин. Второе издание. СПБ., 1787 г., стр. 227—231.
Обман через несколько дней открылся, и камердинер Полубояринов познакомился с царскою дубинкою, которая походила по его плечам.
Первый дантист или зубной врач, практиковавший в Петербурге и оставивший после себя след, был выходец из Лифляндии, некто Фридрих Гофман. Он действовал в Петербурге довольно значительный промежуток времени, по нашим данным, с 1732 по 1744 год. Можно думать, что Гофман был выписан в Петербург другою медицинскою известностью того времени доктором Краузе, родственником знаменитого Бургава; по крайней мере в свой первый приезд Гофман остановился у Краузе. Первое время Гофман именует себя «оператором», но вскоре заменяет это название «зубным лекарем». Таким образом, можно предположить, что ГоФман был всего-навсего немецким фельдшером и только в России превратился в зубного лекаря. В начале своей деятельности он проявлял более обширную практику: «Его операции, — писал он в своем объявлении 1732 года [352] , — особливо в сем состоят, а именно: бельма снимать, зубы вынимать и вставлять, всякие мозоли и бородавки сгонять. У него имется также зело изрядное лекарство от глаз и зубов, в чем он каждому по достоинству услужить потщится».
352
С. П. В., 1732 г., стр. 156.