Старый Петербург. Адмиралтейский остров. Сад трудящихся
Шрифт:
Кукольная комедия процветала не только в XVIII веке. В 1802 году [312] некий Касперо Живанети представлял театр марионеток, затем в 1816 году явилась г-жа Пратте [313] , которая разыгрывала целые исторические драмы. 10 декабря она представляла «Великодушный султан или морское сражение на Черном море. Большая драма в 4 действиях. За оною последует искусный балет в 3 действиях. Для заключения сцена переменится и представит Черное море с крейсирующими на оном Австрийскими и Турецкими судами, кои устроясь дадут сражение, в коем австрийцы наконец сожгут турецкий флот. Из числа превращений, кои поразят глаза непостижимою скоростью, заметим: 1) волшебный Арам, превращенный в верблюда, а сей в истукана богини Минервы, 2) гишпанец, который, танцуя, сбросит руки и ноги, которые обратятся в нимфы, а сам в Венеру» [314] . За «Великодушным Султаном» следовала драма в 3 действиях [315] : «Анжело великий разбойник или дух в полуночи». За оной последует балет с превращением в 3-х же действиях, кои суть: 1) Старый дуб превратится в Дианин храм. 2) Кровать, на которой лежит маленький гений, в городские часы. 3) Юпитер с орлом полетит на облако, из которого выпрыгивают 6 маленьких купидов, а облако поднимается опять наверх и, оставив по себе памятник, превратившийся в софу, на которой сидит принц с принцессою, софа превращается в кабриолет с лошадьми и слугами, в котором сидят принц и принцесса и отъезжают в столицу». В 20-х годах прошлого столетия [316] угощала кукольною комедиею в течение ряда лет некая г-жа Гобе. Звали ее Дарья Антоновна, и она извещала почтенную публику, что она «имеет кукольный театр со многими переменами и типами для увеселения детей».
312
С. П. В., 1802 г., стр. 2641.
313
С.
314
С. П. В., 1816 г., стр. 972.
315
С. П. В., 1816 г., стр. 992.
316
С. П. В., 1820 г., стр. 1081.
Само собою понятно, что выгодное положение дома и сравнительное удобство устроенных в нем помещений привлекало в дом сперва Чичерина, а потом Куракина и Коссиковского, не только жильцов, но и главным образом торговцев. Так «в Телянской (т.-е. итальянской) лавке [317] продаются разные товары, а именно: масло прованское, конфекты италианские, сухие и в водке тож, мариней (т.-е. маринад) в масле, каштаны сухие, чернослив королевский, кедровые орехи италианские, пшено сорочинское хорошее, лимоны свежие, лимонный сок, вода благовонная, уксус самый хороший, шириак венецианский, шоколад италианский с ванилью и без ванили, бумага, музыкальные струны римские разных сортов и для контр-басу, камельки мраморные и столы, бюсты и разные мраморные вещи, сыр римский и сделанный из овечьего молока, еще свежий сыр, называемый проватор мардоли и римские картины печатные, которые сделаны в Венеции, разные увеселения, для Ее Высочества составленные, каждая комедия из 11 штук — как видим, торговля в этой италианской — она звалась сокращено: «тальяиская» — лавке была очень разнообразная, начиная с гастрономии до «мраморных камельков» (т.-е. каминов), от «благовонных вод», т.-е. духов, до «печатных римских картин». Эта лавка носила название «итальянской», но уже в 1772 году [318] в этом же доме поселился италианский купец Бертолотти, который открыл здесь «овощную лавку, называемую Болонья, в которой производится по иностранному манеру продажа в розницу чай, сахар, кофей, винные ягоды, миндали, изюм, чернослив, сыр, масло пермазанское, итальянская колбаса, рис, перловая крупа и прочие столу принадлежащие вещи». Отметим характерную особенность XVIII века: магазины и лавки в то время назывались именами тех городов, из которых выезжали их владельцы. Так Бертолотти был выходцем из Болоньи, и лавка его звалась «город Болонья», в том же доме Чичерина много лет под ряд существовала лавка «Амстердам», владельцем которой был амстердамский купец, и т. д. [319] . В 1790 году [320] «под Чичериновым домом в новой Итальянской лавке у Ипполита Вогака продается сходною ценою аппробованый состав для совершенного истребления клопов», в 1781 году [321] «продается разной рульной, также французской, немецкой и голландской нюхательной и курительной табак, как-то Кнастер, Порторико и разные другие самые лучшие мешечные и картузные и курительные табаки»; в 1786 году [322] — «самое лучшее флорентийское вино Аматино 1 р. 50 к., Мараскен по 2 р. 50 к., Олья лучшая французская памада с духами»; в 1790 году [323] «можно получать разные из Лондона музыкальные инструменты» — этот перечень свидетельствует, как разнообразна была торговля в описываемом доме. Нужно указать и еще одну особенность этого дома: в 1780 году [324] в нем открылась аптека, которая оставалась в этом доме до самого последнего времени, конечно, переменяя только владельцев. Из числа последних особенно был известен аптекарь Карл Имзен или как он себя именовал «аптекарь и ордена святого Владимира 4 степени кавалер». Имзен был очень предприимчивый аптекарь и изготовлял различные патентованные средства, которые он умел к тому же усиленно рекламировать, и наши деды и бабки верили в целебную силу «Имзенского шоколада» и «Имзенова рооба», а про последний сам составитель и изобретатель его писал такие строчки [325] : «Польза многих лекарств из царства прозябаемого при лечении любострастных болезней давно уже известна и ежедневно подтверждается тем, что они одни уничтожают многие виды сих болезней: для уничтожения прочих подкрепляют весьма сильно действие ртути. Истина сия доказывается продажею многих так называемых рообов, выписываемых из чужих краев, равно и ежедневным прописыванием так называемых кровоочистительных декоктов. Потребность сего средства возбудила во мне желание найти состав, который содержа в себе целительные составные части в концентрированном виде мог бы самым простым и надежным образом заменять столь часто употребительные декокты и все иностранные на сей конец приготовляемые рообы. По многим трудам и усилиям удалось мне найти весьма действительное средство от застарелых хронических болезней, известное под именем «Имзенова рооба». Я могу рекомендовать теперь публике сие средство, исследованное медицинским советом и найденное для предлагаемой цели весьма полезным. Оно может быть полезно: в застарелой венерической ломоте, в последствиях любострастной болезни, после употребления ртути, равно и в болезнях, происшедших от чрезмерного употребления оной».
317
С. П. В., 1772 г., № 54.
318
С. П. В., 1779 г., стр. 1019.
319
С. П. В., 1790 г., стр. 1202.
320
С. П. В., 1783 г., № 1.
321
С. П. В., 1781 г., № 40.
322
С. П. В., 1786 г., стр. 212.
323
С. П. В., 1790 г., стр. 1377.
324
С. П. В.
325
С. П. В., 1821 г., стр. 556.
Не менее любопытна хроника и других домов, расположенных в этой местности. В нижеприводимой таблице мы видим переход этих домов к различным владельцам, причем за XIX век этот переход отмечается нами довольно последовательно, сведения за XVIII век более отрывисты, но все же эта таблица позволяет восстановить постепенную застройку данной местности, застройку нынешнего Невского проспекта. Одним из первых по времени постройки был дом, находившийся против вышеописанного дома Чичериных, по другой стороне Невского проспекта, между большой Морской и набережной Мойки. С 1712 года [326] по 1778 год, т.-е. в течение 66 лет этот дом принадлежал иноземцу Нейману и его наследникам. Архитектура этого дома была довольно своеобразная; по крайним углам на Морскую улицу и Мойку дом этот был в два этажа, часть же дома, выходившая на Невский проспект, была одноэтажная и, представляя погреба, не имела на Невский проспект окон. Это обстоятельство подтверждает уже не раз высказанное нами положение, что Невский проспект, в рассматриваемое время, не представлялся главной улицею, иначе, конечно, не была бы разрешена постройка на Невский проспект простых погребов.
326
Архив бывшего Морского Министерства, Дел. Адм. Канц., №71, л. 370.
Если в архитектурном отношении дом Неймана не представлял из себя чего-либо интересного, то в бытовом, в истории житейских отношений петербуржцев хроника жизни этого дома заслуживает большего внимания.
«Перед недавним временем, читаем мы в номере «С.-Петербургских Ведомостей» от 27 ноября 1738 года [327] , — прибыло два савояра сюда и привезли с собою в Версалии сделанный кабинет с преудивительными вещами, которые они здесь за деньги показывают». Любопытная черточка — «показывают за деньги»; савояры таким образом предупреждают, что «бесплатных» посетителей они не будут пускать. Что показывали эти два савояра— приводим подлинное описание: «Где можно видеть персону короля Французского с королевою, дофином и с принцессами, его величества дочерями, также всю высокую фамилию его величества короля аглинского и всех знатнейших министров французского двора в совершенной величине их роста, в платье и со всем убором, в котором они при дворе ходили, а потом для положения на сии подобии их лиц помянутым савоярам отдали». — Последняя фраза требует пояснения: савояры получили одежду тех лиц, восковые фигуры — «подобия» — которых они сделали и одели в полученную в подарок одежду. Как же были сделаны эти восковые фигуры? На этот вопрос савояры сами дают ответ: «С сим кабинетом не только в самой Франции, но и во многих европейских дворах были, и от всех, которые ево видели, особливую хвалу получили и не только чужестранные, но при французском дворе многие персоны, посмотря на вышереченные подобия засвидетельствовали, что их с живыми лицами, которые сим художеством представляются, весьма трудно распознать».
327
С. П. В., 1738 г., стр. 758.
После такого вступления следовало со стороны савояров приглашение петербуржцам в следующей форме: «Ежели же кто сих диковинных вещей смотреть пожелает, те б изволили днем или в вечеру в самый последний дом на углу у большого лугу на дворе портного иноземца Неймана у зеленого мосту против погорелых лавок приходить, а хозяин того двора называется г. Берки; за помянутое смотрение берется с персоны по произволению, а именно по полуполтине, по 2 гривенника и по 10 копеек».
Савояры прогостили в Петербурге с 1738 по 1739 год; их сменил в том же доме Неймана «приехавший сюда из немецкой земли купец Иоганн Даниэль Альбрехт». В 1743 году он привез с собою
328
С. П. В., 1743 г., стр. 346.
Счастливое прошлое! достаточно было иметь сервиз из «серпантинова камня», и можно было быть уверенным, что никто не сможет отравиться, так как «серпантинов камень не терпит ничего ядовитого».
«В 1769 году 25 октября [329] , т.-е. в воскресенье пополудни в Неймановом доме близ зеленого мосту у французского трактирщика Пото разыгрывать будут весьма изрядной кабинет и китайские фигуры снаружи тонким черным лаком, а внутри красным лакированые и медными цепочками украшенные. Билеты раздавать будет помянутой трактирщик каждый по 5 рублей, где и помянутой кабинет всякому видеть можно».
329
С. П. В., 1769 г., № 80.
И наконец в 1779 году [330] «в бывшем Неймановом доме на Мойке показывается муфта, сделанная из человеческих волос весьма искусно, за стеклом. Те, которые оную видеть желают, платят по 50 коп.»
Близость дома Неймана к проезжей дороге, к Адмиралтейству, к Морским слободкам — известно, что моряки никогда не принадлежали к трезвенникам — обратила на этот дом внимание виноторговцев. Уже в 1739 году «Иноземец Октавий Бартоломей Герцен» продавал в нем [331] «разные водки наподобие гданских водок зделанные, лучшие сорта фляжки по 90 коп., а целый ящик 43 рубля, в котором 50 фляжек, да у него же продается недорогою ценою разных сортов, а именно Шпанское, Алеканти и другие хорошие виноградные вина»; в конце 70-ых годов XVIII столетия здесь был Итальянский погреб [332] , в котором продавалось «аглинское пиво по 20 коп. бутылка» (в итальянском погребе продавать английское пиво!), его сменил французский винный погреб [333] , который продавал то же пиво, но уже по 10 коп. бутылка; кроме того, в 40-ых годах того же столетия здесь продавались «лучшие свежие устерсы (т.-е. устрицы), привозимые из Ревеля [334] . Устрицы привозились в декабре месяце, и продажа ими производилась целый январь месяц. Кроме виноторговцев, этот дом полюбили «золотых дел мастера [335] , часовщики, например, здесь жил придворный часовщик Жан Фоза, у которого в 1774 году [336] были украдены «гладкие золотые карманные часы на французский образец, с гладким золотым футляром, вырезанными краями и с переломленным у секундной стрелки концом и с надписью мастера «Garneci `a Jen`eve». Очень долго в доме Неймана жил некто француз Шарпантье [337] , он был учителем французского языка в Академической гимназии, автором первой русской грамматики «с французским переводом в пользу желающих обучаться языку российскому». Шарпантье продавал свою грамматику по 1 рублю за экземпляр. Но, нужно думать, продажа шла плохо, и предприимчивый француз, несмотря на свое положение учителя Академической гимназии, не замедлил открыть продажу более выгодного товара — «самой хорошей пудры и крахмала бочками» [338] . Очевидно торговля пудрою не повредила Шарпантье, так как ему была поручена продажа «новонапечатанной книжки Letters d'un scythe franc et loyal ou rescitation du voyage de Sib'erie publi'e par M. l'abb'e Chappe [339] — это опровержение записок аббата Шаппа продавалось по 25 коп. за экземпляр.
330
С. П. В., 1779 г., стр. 198.
331
С. П. В., 1739 г., стр. 646.
332
С. П. В., 1778 г., № 35.
333
С. П. В., 1778 г., № 50.
334
С. П. В., 1746 г., стр. 777 и 1747 г., стр. 8.
335
С. П. В., 1763 г., № 80, 1764 г., № 6.
336
С. П. В., 1774 г., № 33.
337
С. П. В., 1771 г., № 16.
338
С. П. В., 1772 г., № 4.
339
С. П. В., 1772 г., № 54.
Но кем был Нейман? Биографических данных, кроме того, что он был иноземец, портных дел мастер, мы не нашли, но, видимо, он, приехав в Россию, сделался богатым человеком и любил комфорт, что ясно видно из распродажи оставшегося после его смерти имущества: обстановка его была красного дерева, причем были какие-то «особливые кадрильные столы», фарфоровый сервиз, двуместная карета и пара карих лошадей [340] . В 1778 году, как мы указали выше, наследники Неймана продали свой дом купцу Шаде, который им владел до 1794 года [341] , когда дом купил какой-то надворный советник Штандт. При купце Шаде дом не изменил своей внешности, ни характера своих жильцов, хотя вследствие того, что рядом появились значительные дома Чичерина и Овцына, большинство торговцев повыехало из бывшего Нейманова дома. Оставался верным лишь голландский торговец Ле Роа, который содержал здесь магазин под громким наименованием «Роттердам», где продавал «сельтерскую воду, хороший шоколад а ла ваниль, чернила разных сортов, бумагу, сургуч и перья [342] ».
340
С. П. В., 1768 г., № 73.
341
С. П. В., 1794 г., стр. 643.
342
С. П. В., 1781 г., стр. 511.
В начале XIX века дом перешел к купцу Котомину, который и перестроил старый неймановский дом в существующий по сие время четырехъэтажный дом. Этот дом с 1827 года [343] избрал своею резиденциею один из многочисленных зубных врачей С.-Петербурга — «Нижеподписавшийся зубной врач из Берлина сим извещает почтенную публику, что он лечит всякого рода зубные и в деснах болезни. Средствами его предохраняются десны от цынготной боли, а зубы от гнилости, воспаления и других опасных последствий. Он также ровняет зубы, чистит, наполняет их золотом, так что в оные не может проникнуть воздух, укрепляет шатающиеся, выдергивает испорченные, вставляет новые передние, коренные и целые ряды зубов, хотя бы даже и ни одного бы не было не из кости, но приготовленные в чужих краях из самой крепкой массы и имеющие весьма искусно шлифованную тонкую эмаль. Сухие мозоли на ногах и врастание в тело ногтей вырезывает без боли. Давид Валленштейн у Полицейского моста дом Котомина, к коему вход с Невского подле кондитерской лавки». В следующем же году этот же зубной врач и мозольный оператор [344] «имел честь уведомить почтенную публику, что недавно получил из чужих краев хорошую, прочную и весьма натуральную массу, употребляемую для вставления новых зубов, а также партию прекрасных белых и здоровых натуральных человеческих зубов, надеясь, что они будут соответствовать желанию каждого не только потому, что они красивы, натуральны, но и потому, что они прочны». Далее зубной врач расхваливал свое искусство: «Я вставляю также как по одному зубу, так и целыми рядами, даже если у кого ни одного зуба нет во рту, заменяя совершенно оный недостаток и укрепляю зубы таким образом, что от того нимало не повреждаются подле стоящие, но и те, которые несколько шатаются, утверждаются вновь вставленными и могут еще долгое время служить. Все потребное от моего искусства постараюсь я, сколько возможно лучше и прочнее на самых выгодных условиях».
343
С. П. В., 1824 г., стр. 57.
344
С. П. В., 1825 г, стр. 513.
Очевидно, этот врач приехал в счастливую минуту, так как он пришелся по вкусу петербургским обывателям и навсегда обосновался здесь и, кажется, прожил всю свою жизнь на одной и той же квартире. Об этом враче написал несколько строк в своей «Северной Пчеле» Ф. Булгарин. Начал свою заметку Ф. Булгарин по обыкновению издалека [345] : «У испанцев есть пословица: «не пускайся в путь с злым человеком и с больным зубом. Зубная боль в дороге и походе беда! Если умный и осторожный человек осматривает перед путешествием экипаж, все ли винты на месте и исправны ли рессоры, то гораздо умнее и осторожнее поступит тот, который запломбирует или вырвет испорченный зуб перед путешествием!» После такого вступления, которое должно было, по мнению Ф. Булгарина, заинтересовать читателя, следовало указание, что «в Петербурге есть столько зубных врачей, сколько здоровых зубов у жителей столицы». Указав на громадное количество зубных врачей, Булгарин восклицал: «всем этим господам мы свидетельствуем свое почтение, не оскорбляем их ни словом ни намеком и рекомендуем зубного врача Давида Валлентштейн (отец), живущего у Полицейского моста в доме Котомина». Оказывается, что для такой рекомендации у Ф. Булгарина были веские основания: «г. Валленштейн уже более двадцати лет печется о зубах всех лиц, составляющих редакцию «Северной Пчелы», с их чадами и домочадцами», и, подчеркивал Ф. Булгарин, «кажется, нельзя сказать, чтоб редакция «Северной Пчелы» была беззубая. На зубок (курсив подлинника, кроме того, была сноска следующего содержания: в просторечии взять или правильнее поднять кого-либо на зубок значит осмеять) мы никого не берем, а раскусим, что следует раскусить!»
345
Северная Пчела, 1849 г., № 103, стр. 409—410.