Старый причал

Районный колхозный рынок суматошен. Снует народ, на разные лады расхваливают свой товар торговцы.

Один, высоко подняв на кончике ножа алый конус арбуза, голосил:

— Проходы-ы, народ, свой огород, половына сахар, остальное — мед!..

Другой нахваливал капусту:

— Капуста сочная, молочная, дальневосточная, кинофестивальная…

Целый ряд прилавков завален виноградом. Торговля здесь бойкая. За одним из прилавков стоял Ибрагим, огромного роста пожилой седоусый крестьянин, приветливо переговаривался с покупателями, неторопливо отвешивал виноград. Подошла молодая хозяйка с мальчуганом лег пяти. Ибрагим отвесил ей виноград, а когда они уже собирались уходить, выбрал красивую гроздь и протянул мальчишке со словами: «Чтобы не скучно было идти!».

— Не много заработаешь, сосед, если каждому почти кило сверх дарить станешь! — полушутливо крикнул стоявший напротив него за своим прилавком Агаменти.

— Брось, Агамейти, — отозвался Ибрагим, — от одной грозди ни я не обнищаю, ни она не разбогатеет. А ребенку радость: одно дело купленное, совсем другое — подарок…

У входа на рынок остановился «газик». Из него вышел председатель колхоза Сабит Омароглу, рослый худощавый мужчина лет сорока пяти, и направился к фруктовым рядам.

Он подошел к прилавку, за которым стоял Ибрагим, остановился, в задумчивости посмотрел на гору винограда.

— Как торговля идет, Ибрагим?

— Спасибо, председатель, покупают…

— Мне продашь?

— Тебе? — прищурив глаз, усмехнулся Ибрагим. — Да как-то неловко вроде своему председателю продавать. Так бери.

— Неловко? — зло переспросил Омароглу, понизив голос. — А мне ловко наблюдать, как вы спекулируете?

— Зря обижаешь, председатель, — глухо, стараясь сохранять спокойствие, сказал Ибрагим. — Не ворованный товар продаем, за своп труд деньги берем.

Завидев председателя, сельчане выходили из-за прилавков. Вскоре возле Омароглу и Ибрагима собралось их уже пятеро.

— Ну и берите! — вскинул голову председатель. — Чем я плохой покупатель? Эй! — повернувшись, Омароглу сделал знак своему водителю.

Тот юрко, на заднем ходу подал «газик» к прилавкам.

— Ну, дорогие земляки, чего нахмурились? — бодро воскликнул председатель. — Давайте, взвешивайте, все возьму. Быстро освободитесь, может, и для колхоза поработаете, а? Чего стоите? Шевелитесь…

Сперва крестьяне обескураженно наблюдали. как председатель и шофер взвешивали виноград, относили его в машину и сваливали в большой ящик. Потом молча, с хмурыми лицами стали взвешивать и сами.

Прилавки быстро опустели.

— Так-так, — говорил раскрасневшийся председатель, отсчитывая деньги. — У тебя, Ибрагим, восемнадцать килограммов было — держи свои девять рублей! У тебя, Агамейти…

«Газик» уехал.

Крестьяне молча, не глядя друг другу в глаза, стали собирать свои вещи.

В Баку, на автобусной станции, перед готовым к отбытию «Икарусом» среди прочих провожающих стояли Лейла-ханум и Муса Лятифович. Провожали они рослого широкоплечего парня.

— Эмин, сынок, давай мы все-таки тоже поедем с тобой, побудем там день-два, пока устроишься, — говорила Лейла-ханум.

— Ну, мама, не начинай все сначала, — насупил брови Эмин. — Что люди подумают: взрослый мужчина, а без мамы-папы шагу ступить не может.

— Э-эх, какой ты мужчина, — вздохнула Лейла-ханум. — Думаешь, раз усы отрастил — уже и взрослый? Совсем мой бедный ребенок с матерью не пожил. После института сразу в армию забрали, не успел вернуться — в деревню гонят! А все ты виноват, ты! — сердито вскинулась она на мужа. —

Даже такой малости, как родного сына дома оставить, и то не сумел устроить, палец о палец не ударил…

Муса Лятифович, ни слова жене не ответив, притянул к себе сына. Они расцеловались.

— Все нормально, папа, все в полном порядке, — шепнул Эмин.

— Пах-пах! — забавно всплеснула руками Лейла-ханум. — Целоваться все умеют! Отец называется! Попомни мои слова, сынок: не допущу я, чтобы ты лучшие свои годы в деревне похоронил! Я до самого министра дойду. скажу, у тебя в детстве сердце болело!

— Громче, громче кричи, чтобы все услышали, — с сердитой усмешкой сказал жене Муса Лятифович. — Я, между прочим, гоже деревенский, из тех же краев, куда Эмин едет, но, если не ошибаюсь, это не помешало тебе выйти за меня. Правда? Если хочешь знать, мы сами с Эмином этот район при распределении выбрали — каждый хоть рал должен увидеть землю, где его корни…

— Кто едет — по местам! Отправляемся! — крикнул шофер, забираясь в кабину.

Эмин обнял мать, поцеловал в седые волосы. Потом, не без усилия, оторвал причитающую Лейлу-ханум от себя, легко вскочил на подножку автобуса.

Две пары рук оторвали от земли корзину, полную гроздьев, подняли и вывалили виноград в большой деревянный чан. После второй корзины он наполнился почти доверху.

Ильяс-киши, сухопарый мужчина лет шестидесяти, с дочерна загорелым лицом, не спеша закатывал штанины.

Лопались под его загорелыми ногами напоенные солнцем виноградины: булькал, всхлипывая в чане, рубиновый сок.

Подошла Амина, статная молодая женщина лет двадцати пяти. Легко подняла с земли полную корзину винограда, смахнула с красивого смуглого лица капельку пота.

— Много еще? — спросил Ильяс-киши.

— Одна, от силы полторы, — ответила она. — Может, чаю попьешь, потом закончишь?

— Темнеть скоро начнет, не успеем. Давай, дочка, закончим сперва. Мало уже…

Иса подошел к плетню. Лет ему столько же примерно, что и Ильясу-киши. Молча попыхивая папиросой, он довольно долго наблюдал за работой.

— Дальновидным ты оказался человеком, Ильяс, молодец, — сказал он наконец с улыбкой. — Честно сказать, не думал я, что такое дело развернешь. Все говорили: не вырастет здесь виноград, не примется. А Ильяс-тихоня одну лозу сперва посадил, другую… Теперь — вон какой сад! Скоро вино бочками на базар повезешь, а? А чего же ты, Ильяс, соседей виноград научил растить, а вино делать не научил? Секрет бережешь, хитрец? Молодец, других слов нет, молодец — правильно жить начал, крепко, по-крестьянски, настоящим делом занялся.