Старый причал
Шрифт:
Зажав под мышкой своего черного голошеего петуха, Иса сосредоточенно проверял его шпоры, счищал ножом заусенцы, пробовал остроту.
Оспаривать пальму петушиного первенства у его бойца готовился бронзовый самец с бешеными глазами, принадлежавший давно небритому угрюмому детине.
Петухов поднесли клюв к клюву, развели и потом отпустили.
Они тут же сошлись в бою. Были выпады и отходы, удары в голову шпорами в прыжке, молниеносные уколы клювом. Брызги алой крови все чаще кропили землю.
Ибрагим подошел к толпе, нашел глазами Ису и направился к нему. Тронул за
— Чего людей мутишь, Иса? Чего это ты вздумал вдруг виноград скупать?
Иса молчал, наблюдая за перипетиями боя.
— Ты же был порядочный человек, Иса, — задумчиво сказал Ибрагим. — Если бы тебе тогда, в окопах под Керчью, сказал кто-нибудь, что ты через сорок лет спекулянтом станешь, что бы ты ответил такому человеку?
— Ну так беги, доложи председателю, что Иса виноградом спекулирует, деньги мешками гребет! Чего ко мне пришел? — вдруг зло, с истерической ноткой выкрикнул Иса.
— Вот таких слов ты раньше тоже не сказал бы — гордость бы не позволила, — проговорил Ибрагим. — Ты же отлично знаешь, что никуда я не побегу. Потому что под Керчью был окоп, и из всех ушедших из этого села живыми выбрались оттуда лишь трое — ты, Ильяс и я…
Ибрагим повернулся и, ссутулив плечи, пошел прочь.
Эмин прихлебывал вино медленно, смакуя. Омароглу выпил махом, поставил стакан на стол.
— Превосходная лоза, — сказал он искренне. — Ну и что?
— А вот что, — торжественно сказал Ильяс. — Выслушан внимательно. Тебе не кажется, что менять что-то надо в нашей жизни?
— То есть как — менять? — вздернул брови Омароглу.
— А так. Бедно живут у нас люди. И ты это знаешь не хуже меня. Немного овощей сажаем, чуть-чуть табаку, немного хлопка…
— Дальше говори, — глухо сказал председатель.
— Говорю, ты только не нервничай. Давай сухую землю за селом виноградом засадим. Пусть сама природа рассудит, кто прав, — земля крестьянину главный советчик.
— Простите, что при вас такой разговор вышел. Но и вы теперь не чужой здесь человек, — сказал председатель Эмину и повернулся к Ильясу: — Колхозная земля, дорогой Ильяс-ами, — не поле для экспериментов. Ты думаешь, собрать для базара урожай в саду величиной с ухо соловья и разбивать плантации на обширнейших мертвых землях — это одно и то же? Ошибаешься! Ты и еще десять других посадили по три лозы в своих дворах, получили по несколько корзин винограда и думаете — профессорами стали! — Омароглу остановился, перевел дух. — Если бы здесь мог расти хороший виноград, наши предки, я тебя уверяю, выращивали бы здесь только его…
— Откуда ты знаешь, что и старину здесь лозу не выращивали? — горячо возразил Ильяс-киши. — Вот какую картинку я нашел и старой книге. — Он достал из внутреннего кармана пиджака старую потрепанную книгу без обложки, раскрыл се на заранее заложенной странице: — Посмотри, что здесь нарисовано! И прочитай, о каких местах идет речь. Видишь, ясно написано: «На левом берегу Куры, там, где река…»
— Ну-ка, дан сюда, прервав его, взял книгу Омароглу.
На фотографии запечатлен был стилизованный рисунок, выбитый на поверхности гранита древним художником: человек в
— Самое интересное, что я вспомнил камень, — Ильяс-киши ткнул пальцем в картинку. — Стояла скала на берегу реки. Ее взорвали до войны еще, когда строили причал для старого парома, где сейчас Иса петухов стравливает. Теперь построили мост, паром никому не нужен, а камень вот, который тысячелетия простоял, взорвали, жалко…
— Не мы с тобой взрывали, — хмуро сказал Омароглу. — Ну-ка, дай еще раз посмотрю. Да-а, интересный документ. Ты хочешь сказать, что вот этот, в колпаке дервиша, — азербайджанец? А что тут написано?
— А вот перевод внизу: «Путь нашей жизни лежит через виноград», — сказал Ильяс-киши.
— Смотри, какие слова! Чего же потом эти пути разошлись и про виноград все забыли?
— Потом много всякого было, — задумчиво проговорил Эмин. — Были войны, походы, восстания, разделы земли. Потом арабы на остриях своих сабель принесли мусульманство, и в Азербайджане, как и в других исламских странах, были искоренены все винные сорта винограда — мусульманину пить запрещалось. А с другой стороны, может быть, именно запретам шариата мир обязан тем, что сегодня существует поэзия Омара Хайяма.
— Откуда вы все это знаете? — спросил Омароглу. — Вы что, серьезно занимались проблемой винограда?
— Ну что вы, — улыбнулся Эмин. — Просто немного историей религии интересовался в связи с искусством Востока, искусствоведом стать хотел. А стал механиком…
— Значит, так, — сказал Омароглу, — необходимо внести ясность в вопрос. Дело в том, что земли, о которых ты говоришь, запланировано через два-три года засадить картофелем.
Ильяс-киши вышел из комнаты, не сказав ни слова. Эмин проводил его взглядом.
— Жалко человека.
— Если кого и жалеть, то только меня, — сердито сказал Омароглу. — Они в этом году хорошо греют руки на винограде, полсела на базаре стоят за прилавком, как говорится, сладкий вкус во рту остался.
— Так, выходит, прав старик: колхоз не обеспечивает людей, раз они другой заработок ищут.
— Ладно, давайте прекращать прения, — сказал Омароглу. — Пойдемте, Эмин, уже вечереет, переночуете у меня, а завтра определим вас к паромщику Исе — он живет, как утка, у воды, а дом его пустой стоит. И мой вам совет: вы совсем не знаете нашей жизни, не вмешивайтесь в местные раздоры, договорились?
Стояла непроглядная ночь. У причала мерцал одинокий фонарь, скудно освещая паром и людей, деловито грузивших на него ящики с виноградом.
— Так, — говорил Иса Агамейти, — всего, значит, тридцать ящиков. Кинем по десять кило на каждый. Итого…
— Побойся бога, Иса! — воскликнул Агамейти. — В каждом ящике не меньше двенадцати килограммов…
— А сколько помнется по дороге, попортится — не считаешь? Тебе заработок, а Исе, выходит, одни убытки? На вот, держи! — паромщик стал отсчитывать Агамейти деньги. — Поделите, кому сколько.