Старый тракт (сборник)
Шрифт:
По прямой улице, застроенной новыми каменными и бревенчатыми домами, они выехали за город и углубились в березняк. Березы были как на подбор, — белоствольные, прямые, кудрявые. Деревьев, как-либо покалеченных ураганами или с обломанными сучьями, не сыщешь. Земля между березами прибрана — кое-где вскопана, а кое-где, наоборот, примята, трава тоже ухожена, подсеяна, прочесана с осторожностью граблями.
— Сей парк, Северьян Архипыч, гордость томичей. Название ему — Лагерный сад.
— Почему Лагерный, Петр Иваныч?
— А потому, что до сей поры воинские команды становятся здесь в летнюю пору на лагерное обучение. Да, впрочем, места и
— Уж как похвально этакое усердие, Петр Иваныч!
Вдруг березняк будто расступился и пролетка остановилась на круглой, как колесо, площадке.
Отсюда открывался такой завораживающий вид, что старший приказчик и рта не мог открыть. Он стремительно вскочил с пружинного сиденья пролетки, вскинул руки над головой и на минуту застыл как окаменевший. В десяти шагах от пролетки берег круто обрывался, изгибаясь подковой и посверкивая просинью яра.
У основания берега, покрытого разноцветной галькой, струилась прозрачная до самого дна упругая вода, отливавшая аквамариновой подсветкой. Река текла уверенно, величаво. Противоположный берег курчавился оторочкой из тальниковых и черемуховых кустов, а за ними во всю богатырскую ширь, на всю глубину человеческого взгляда растекались ровные, без единого холмика, зеленеющие луга. Голубизна неба и мерцающий разлив лугов сливались где-то воедино, образуя загадочное царство простора, как бы осененное божественным спокойствием и благолепием. Только далеко-далеко, чуть просматриваясь, чернела полоса, отсекавшая землю от неба. Отсюда начинались знаменитые томские хвойные леса — кедровые дачи, корабельные сосновые боры, непролазные пихтовые и еловые чащи.
— Любезный Петр Иваныч! Какие же чудеса сотворил Господь Бог на утеху людям! — воскликнул наконец Шубников, втягивая дрожащими ноздрями пьянящий запах реки и лугов.
— Э, и вас, Северьян Архипыч, тронуло! Никто еще, ни один человек, не оставался на этом берегу равнодушным… А вы говорите — Сибирь — хлад и мрак. — Макушин хитренько сощурился, поглаживая длинную пушистую бороду.
— Да, Петр Иваныч, да! Бараба удивила меня, а Томск ошеломил, пронзил душу насквозь, — бормотал Шубников, неловко взмахивая руками.
— Ну и пусть поживется вам на славу здесь, Северьян Архипыч, пусть! Добра и счастья вам — сто коробов!
3
Шубников поселился у вдовы старшего акцизного контролера Купрякова — Агафьи Степановны в ее собственном доме. Вдова охотно приняла его на полный кошт и велела открыть дверь на веранду, что позволяло Шубникову иметь независимый выход из дома во двор. Было и еще одно немаловажное удобство: дом Агафьи Степановны находился в тихом, незамощенном переулке, поросшем подорожником, одуванчиком и лопухом, и от него до главного макушинского заведения было от силы триста шагов.
Макушин еще по дороге в Томск приглашал Шубникова поселиться у него в квартире — комнат тут было достаточно, но старший приказчик, поблагодарив хозяина за такую любезность, решительно отказался от его предложения.
— Не почтите, Петр Иваныч, за небрежение, а только предпочту жить отдельно, по странности одинокого характера и склонности к ночным занятиям с книгами.
Сказать откровенно — это было правдой, но не всей правдой до конца. Еще одно соображение держал в уме Северьян Архипыч Шубников. В доме Макушина вместе с ним жили две его дочери: Елизавета Петровна и Викторина Петровна, помогавшие отцу в его благородных делах, обе вошедшие в зрелый возраст и обладавшие, по беглым отзывам родител, «несравненной внешностью в маму».
Шубников решил оберечь себя от неожиданностей на поприще отношений с женщинами, так как на этот счет имел представления и даже некоторые намерения. В Воронеже подрастала невеста, на которую еще в малолетстве пал его глаз.
После недельного проживания в Томске, Макушин пригласил к себе в кабинет старшего приказчика и, усадив его напротив себя у письменного стола, заваленного бумагами и книгами, подчеркнуто вежливо и уважительно сказал:
— Думаю, Северьян Архипыч, вы уже осмотрелись на новом месте, и если в душе вашей не возникает протеста, просил бы вас на будущей неделе, в четверг, встретиться в моем торговом зале с обществом томских интеллигентов. Эти встречи я провожу давно. Приходят все желающие любители книги, поборники грамотности и просвещения. За чашкой чая читаются стихи, если таковые имеются у наших пиитов. Как бы замечательно было, если б вы на этом вечере сделали обзор поступивших новинок, привезенных нами только что из столиц. И вас узнают и вы столкнетесь с образованной частью нашей публики.
Шубников мысленно уже представлял себя за кафедрой. Обзор книг, их реферирование было его прямой обязанностью, и он это всегда делал с большим желанием, почему и прослыл знатоком книги.
— Как прикажите, Петр Иваныч. Я готов осуществить ваше поручение хоть сегодня.
— В четверг, Северьян Архипыч, в шесть часов пополудни, — уточнил Макушин.
— Не извольте беспокоиться, Петр Иваныч, я буду готов.
4
В четверг к Макушину собралась вся томская знать или, как называл ее торговый и купеческий люд, — «граматеи».
На диване, в глубоких креслах, на легких стульях с изогнутыми спинками расположились этак человек тридцать, из них около половины дамы в изысканных нарядах из первоклассной китайской чесучи и парчи, шумящей при малейшем движении. Уж таково свойство этого отменного товара, холодящего тело в жаркий день и греющего его в пасмурную погоду — шуметь — ши-ши-ши.
Наряды на женщинах пошиты хотя и в Томске, но едва ли они уступит петербургским изделиям. Томские портные и модистки не лыком шиты — побывали и в Москве, и в Петербурге, а кое-кто и в Париже, нагляделись на хитрости прославленных мастеров, немалому обучились от них. Недаром вывески в Томске полны неожиданностей: «Дамы, все для вас по модам Елисейских Полей», «Пальто и фраки не хуже чем в Санкт-Петербурге».
Были среди женщин особы одетые поскромнее — без всякого шика. Это не жены профессоров, не владелицы женских гимназий, не дочери «отцов города» — городского головы, полицмейстера, прокурора или председателя судебной палаты, а слушательницы курсов по подготовке учителей для макушинских школ, разбросанных в селах по старому тракту. Женщины, совсем еще юные, прижались по уголкам торгового зала, втянули в плечи головы, слушают каждое слово Петра Ивановича как божее откровение.
Среди мужчин трое в мундирах — помощник прокурора, начальник почтамта, главный лесничий томских пригородных дач. Остальные в костюмах без жилеток, а некоторые в простых косоворотках под ремешком. Мужские лица обложены бородками, волосы на голове стрижены «под горшок», а по глазам, по горящим взглядам — совсем еще молодые.