Стать бессмертным
Шрифт:
Встреча с Лжемашенькой произошла через два с лишним месяца после случая в ресторане, как водится, случайно. Евгений Иванович уже и думать о ней забыл, только иногда ночью, перед тем, как заснуть, её глаза являлись, словно напоминание о чём-то, чего он и сам не мог понять.
Она просто пришла к нему на работу. Не прямо в его кабинет, в соседний к расчётчикам, и, как потом выяснилась, не в первый раз. Он стоял в курилке, когда она прошла мимо.
Вот так вот тривиально и просто. ДАЖЕ СЛИШКОМ. Евгению Ивановичу тогда в голову пришла старая шутка про то, как правильно ловить
Она, конечно же, не была похожа на Машеньку. Ничего общего. Это он понял сразу, как только увидел её в том коридоре. Она была другая: молодая — современная — живая… но его влекло к ней, неодолимо, беспощадно, безжалостно, смертельно влекло.
Процесс убалтывания Лжемашеньки длился недолго. Евгению Ивановичу было странно обнаружить в себе такие способности после стольких лет супружества. Всё случилось быстро. ДАЖЕ СЛИШКОМ. Наверно, Лжемашенька не была развратницей и падшей женщиной, просто ей было смертельно скучно.
Сначала Евгению Ивановичу, конечно, показалось, что он сделал что-то ужасное, и должен тотчас, сию же секунду пойти и рассказать обо всём Татьяне. Следующей мыслью было порвать с Лжемашенькой немедленно и ничего Татьяне не говорить. Но, немного поразмыслив, Евгений Иванович остановился на том, чтобы оставить все, как есть и, разумеется, ничего не говорить Татьяне.
Квартира Пурдика идеально подошла для свиданий. Он жил один и просто давал Евгению Ивановичу ключ, а сам часа на два задерживался на работе.
По первости, Евгений Иванович боялся (разница в возрасте то была о-го-го) но, оказалось, напрасно — всё у него получилось на самом высшем уровне, и это раззадорило его ещё больше. Он долго привыкал к новому положению вещей, к совершенно незнакомому для себя статусу. Всё было непривычно до невероятности. В конце концов, он просто заболел ею. Не влюбился, а именно заболел, да так, что сопротивляться было уже бессмысленно. Молодая. Двадцать четыре года. Волшебство, да и только. Это продолжалось целый месяц, а потом Лжемашенька уехала в Ленинград и больше не возвращалась. Татьяна, кажется, ничего не заметила.
Резонов для случившегося было два. Во-первых, (чего там скромничать) Евгений Иванович был привлекателен. На лицо не особенно, но зато он был подтянут и мускулист, как довоенные физкультурники. Так как Евгений Иванович не мог ни бегать, ни прыгать, он сразу после войны занялся городошным спортом. Он бросал биту с обеих рук одинаково и развил себе неплохой плечевой пояс, что придало его сухопарой фигуре классические пропорции. Красиво поседевшие волосы и несколько смуглая кожа (астраханские цыгане по отцовской линии) при соответствующем прикиде, вкупе со всем остальным давали образ советского курортного плейбоя. Женщинам он нравился. Как сказала одна его знакомая физиотерапевт: «Женщинам вообще импонируют мужчины с хорошо развитым мышечным корсетом».
Ну и, во-вторых, наступал критический
Света из планового, чертёжница Катя, Марина из бухгалтерии. Он никогда бы не подумал, что это так просто. Вроде бы ничего такого не делал, просто шёл и добивался, чего хотел. И почему он раньше этого не делал?
Все они годились Евгению Ивановичу в дочери, поэтому-то и скандал разразился нешуточный. Нет, ни одна из них от него не залетела, просто в какой-то момент Евгений Иванович потерял осмотрительность, и по предприятию пошли слухи.
— Ох уж эти её шлюшьи патлы рыжие! — кричала Татьяна. — Глазёнки косые… это на них ты меня променял? Кобель драный!
Евгений Иванович сидел на своей любимой трёхногой табуретке, прислонившись плечом к холодной зелёной клеёнке, которой сам обклеил кухню в прошлый ремонт. Ему было плохо. Его тошнило. В самом центре туловища, там, где сходились рёбра, то затихала, то снова подкатывала гадкая тупая боль.
Он молча смотрел на Татьяну. Она, растрёпанная, в халате, металась по шестиметровой своей клетке, и говорила, говорила, говорила…
Евгений Иванович не слушал её, он думал о том, как было бы хорошо, если бы вдруг стало тихо вокруг. И боль бы сразу ушла. Он, что было сил, сдавил ладонями уши и закрыл глаза. Послышался гул, который всё нарастал, нарастал и нарастал…
Евгений Иванович верил с судьбу. Сказать точнее, верил он в человеческое предназначение, обусловленное кем-то или чем-то неизвестным, но появляющимся то там, то здесь на его пути и пути любого другого. Ему казалось, что каждый человек рождается, чтобы сыграть какую-то роль, большую или маленькую, главную или второстепенную, со словами или без. Даже его маленький брат Миша, который умер, не прожив и недели, тоже играл какую-то недоступную ни чьему пониманию роль. Своей собственной роли Евгений Иванович не понимал, но на глупые вопросы типа «Почему я?» даже не пытался отвечать.
— Хаоса не существует, существует система, я в этом уверен. И правила игры существуют тоже! — иногда, обычно после неких странных случайных событий, приговаривал его старший товарищ Пурдик.
Вот об этой самой системе Евгений Иванович думал часто, хотя и побаивался её, но знал, что она есть, и есть где-то, куда никто ещё не сунулся, некий командный пункт, существует себе, назло всем и вся, и ведёт рейсфедером кривую жизни Евгения Ивановича (ровно, как и всех остальных) по огромному белому ватману. Он и теперь подумал о нём, и тут что-то на мгновение появилось в черноте перед его закрытыми глазами, но тут же скрылось, ахнуло в бездну.