Стать бессмертным
Шрифт:
Идти по тоннелю в скрюченном состоянии Евгению Ивановичу было тяжело. Огромные сапоги постоянно за что-то задевали, каска скребла по потолку. Воздуха вокруг, с каждым шагом, становилось всё меньше, поэтому он несколько раз останавливался, перевести дух. Илья ушёл далеко вперёд, и Евгений Иванович малодушно начал подумывать, не бросил ли тот его одного, но периодически поблёскивающий впереди огонёк его фонарика говорил об обратном.
«За что же он меня так мучает, — подумал он во время очередной остановки, — лучше бы я тогда, в лифте помер».
Тоннель
— О-хо-хо, — вырвалось у него, — лучше пристрели меня, командир. Старый я уже для таких дел.
— Это мы поправим, — услышал он справа насмешливый голос Ильи, — иди сюда.
Евгений Иванович пошёл на голос. В этот момент Илья зажёг мощный фонарь, и Евгений Иванович увидел, что они с Ильёй стоят посередине небольшого помещения, объёмом примерно с комнату в общежитии, которой жил Евгений Иванович. Прямых стен в «комнате» не было — они все, ровно как пол и потолок, состояли из угловатых впадин и выпуклостей, отчего у Евгения Ивановича создалось впечатление, будто он находится в огромной и сильно помятой картонной коробке. В противоположной стене просматривалось достаточное для прохода человека отверстие — видимо тоннель, по которому Евгений Иванович с Ильёй пришли сюда, продолжался куда-то дальше.
— Где мы? — спросил Евгений Иванович.
— Я же сказал, в комнате досуга, я сюда хожу раза два в год, и ты будешь ходить, — ответил Илья серьёзно. — Пойдём, чего покажу.
С этими словами он взял Евгения Ивановича за руку и подвёл к правой, по ходу их движения, стене, в метре от которой обнаружилось продолговатое углубление в полу — длиной метра полтора и глубиной с метр.
— Ложись, — сказал Илья.
— Куда ложиться? — не понял Евгений Иванович.
— Да прямо вот сюда. Не бойся, там не холодно.
— Я, вообще-то, живой ещё, — пробурчал Евгений Иванович.
— Именно по этому, — сказал Илья, — давай, доктор сказал: «В морг», значит, в морг.
Евгений Иванович присел на пологий каменный край «могилы», опустил вниз одну за другой ноги и затем осторожно сполз вниз. Внутри «могилы» действительно оказалось совсем не холодно. Придерживаясь руками за выступы в стенах, Евгений Иванович плавно приземлился на тёплое каменно дно.
— Ноги не умещаются, — сообщил он со дна.
— Подогни, — сказал Илья, — прими позу эмбриона.
Евгений Иванович сделал то, что ему сказали.
— Подогнул, дальше чего?
— Теперь, Жень, давай помолчим, — тихо сказал Илья, — выключи фонарик.
Послышалось два сухих щелчка, и вокруг стало темно. Какое-то время в глазах у Евгения Ивановича попрыгали фантомные «зайчики» от фонаря, но вскоре исчезли и они. Темнота стала абсолютной. Евгений Иванович закрыл глаза, затем открыл их и, совершенно не заметив разницы, снова закрыл.
«Вот почему все, кто живут под землёй, слепые, — пришла ему в голову простая, но ранее совершенно не волновавшая его истина, — смотреть-то не на что».
Неожиданно для себя он почувствовал, что ему стало
17. Алексей Цейслер. Большая прогулка
Вот в чём странность — при всех любопытных и приятных особенностях город меня пугает. Да что там пугает, я его по-настоящему боюсь. Сразу оговорюсь, страх мой скорее иррационален, нежели наоборот. Как говорил один кино персонаж: «Ничего конкретного», но всё равно страшно.
Помню, в первые дни моего пребывания в Сенишах я думал, что жить здесь не так уж и страшно, достаточно провести тут неделю — другую, и окружающее пространство перестанет меня пугать. Но прошла неделя, потом другая, потом ещё три, но положение не изменилось. Я устал их считать — пять плюс два, потом опять пять плюс два, и так далее, неделя за неделей. Лекция за лекцией, тема за темой. Всё без толку — место, в которое я попал, никак мне не давалось. Я не понимал его, и потому боялся. Иногда, ночью, я выглядывал из окна общаги, в которую меня поселили, и всматривался в грязную, изрезанную редкими фарами темноту, чтобы разглядеть лицо врага, но тот предпочитал не показываться.
И вот вчера, словно кочующий индеец, принимающий примитивную наркоту, чтобы преодолеть страх нового места, я решил напиться. «Пройдя через алкогольный хаос, система обретёт своё новое стабильное состояние, в котором всё будет прекрасно, — думал я. — Утреннее похмелье придаст внешнему пространству знакомый оттенок, и я окончательно успокоюсь, ведь с бодуна прерогативы и императивы меняются местами, поскольку ты не только не помнишь, что эти слова значат, но даже не можешь их нормально произнести».
Я пил дома, в квадратной комнате общежития, сидя в продавленном кресле, как космонавт в своём спускаемом яйце. Пойти изучать местные заведения в одиночку я не решился, просто спустился в продуктовый магазин и в числе прочего купил пару портвейна и пару пива. Водку в том магазине не отпускали.
Утро воскресенья. Рожа, которая в зеркале — мерзкая и с отвисшей челюстью — моя. Меня бурно рвёт. Рвёт так, что жить не хочется.
В дверь стучат. Это комендантша общежития, где я живу. Она спрашивает, почему у меня всю ночь работал телевизор. Я говорю ей, что заболел и не заметил, как уснул.
— Сказали бы лучше, что вам страшно спать одному, — говорит она, — стыдится тут нечего. Телевизор для того и придуман, чтобы скрашивать одиночество и избавлять от ночных страхов.
— Я бы рад сказать, но это не правда, — отвечаю я, чувствуя, что к горлу опять подкатывает.
— А вы что же, всегда говорите правду?
— Почти. Даже если она менее правдива, чем ложь. Правда бывает разной.
— Вам лучше знать. Просто не делайте так больше, здесь очень тонкие стены.
— Не могу ничего обещать, но постараюсь.