Шрифт:
Падение
Я падал. Я летел сквозь зачарованно смотрящие вслед пространства и не прощался. Просто не желал. Чего стоят мои желания? Раньше они стоили всего. Как будет теперь?
Я ошибся. Мало ли ошибок случайно случалось в холодном свете кипящих пурпуром звезд? Уж точно больше, чем было в нем пурпура. Но много ли из них понадобилось мне? Немного? Меньше? Одна! Так почему же хватило и ее?
Потому что бог ошибается лишь один раз.
И после этого он перестает быть богом. И обратной дороги уже нет. По крайней мере, ее не знал
Но что теперь? А теперь все просто. Я перестал быть богом и стал… кем? Нет, пока еще не стал. Но стану. Обязательно стану. Я уже близко. Я почти упал. Я почти вижу этот забытый, брошенный предел.
Я потеряю свой облик, свой разум и обрету облик и разум неизмеримо низший. Я готов? Нет, я не готов. Я не мог быть готов, потому что нельзя быть готовым к подобному. Слишком высоко я стоял, чтобы вот так просто смириться с глубиной пропасти, в которую падал.
Но этого уже не изменить. Уже не спастись. Не спастись, но спасти малое? Клочок, горсть того, кем я был. Я попробую. Я успею. Я смогу. Ведь я был богом. Богом, который ошибся. Которому суждено стать человеком.
Ненависть
Я открыл глаза. Я? Нет, уже не я. Или еще не я? Есть ли разница? Ведь из двух зол выберешь только зло. Зло? Интересное понятие. Интересно тем, что отличается исключительной гибкостью. Впрочем, как и большинство фундаментальных понятий этого мира.
А что с миром? Да, в общем-то, ничего интересного. Обычный мир. Со своей грязью, со своим прощением. Сколько таких было, сколько еще будет. В мире стоит апрель. Апрель – это такой месяц. Месяц – это вроде секунды, только немного дольше. А секунда? Секунда – это немного короче месяца.
Меня зовут Саша. Александр. Александр Орестович Волковский. Немного писатель, немного художник, немного алкоголик. Семьи нет, желания ее заводить тоже. Мне тридцать два года, и осталось немногим больше. Стоп! Что значит немногим больше?
Ведь это миг! Меньше мига! Это то время, за которое я… Что я? Не помню. Уже не помню. Сколь многое осталось позади. Потерянное, утраченное. Мне было бы жаль, если бы я умел жалеть. Хотя теперь умею. Но стану ли жалеть о том, чего не вспомнить и не понять? Слава богу, нет.
Слава кому? Не мне. Другому. Назовем его простым человеческим богом. И ведь многие из них думают, что зачем-то нужны ему. Смешно. Богу никто не нужен. Он сам есть все, и все. Но разве понять это человеку?
А мне? Кто я теперь? Не бог. Конечно, не бог. Но ведь и не человек еще. Насколько мне еще предстоит упасть? Что потерять? А что осталось?
Память! Осталась злая, жестокая и до боли размытая память. Память о том, что ошибся. Как? Почему? Наверное, это уже не важно. А что важно? Что теперь может быть важно? Теперь, за шаг до смерти, перед непонятной, ничтожной жизнью. Где та цель, та идея, ради которой можно и нужно жить?
А ради чего я жил раньше? Уже не понять. Просто не осознать этим убогим разумом. Но ведь иного не дано. Значит,
Я встал с потрепанного дивана, сделал пару осторожных шагов и бегло осмотрелся. Знал я эту квартиру, знал. Знал, что в ней стоит. Знал, где. Но одно дело – знать, а другое – вот так… увидеть, почувствовать, ощутить. Ощутить всем своим непривычным, нескладным телом.
Диван. Разумеется, все тот же. Возле дивана широкий стол. На столе ноутбук, телефон, книги, бутылка неплохого виски. Точнее, полбутылки. Напротив шкаф и еще шкаф. Один для одежды. Один книжный. В другой комнате краски, мольберты и разорившая меня в свое время напольная акустика. В целом все. Комнаты кончились.
Я прошел в ванную и посмотрел в простое квадратное зеркало. Да… Хорош! Впрочем, по здешним меркам я действительно был ничего. Высокий, с относительно развитой мускулатурой, относительно правильными чертами лица. Темные прищуренные глаза могли бы придавать загадочный вид, если бы не были такими усталыми. Темные же волосы некрасиво взлохмачены. На неделю небритой щеке невыразительный шрам. Всем говорю, что порезали в драке. На самом деле сам проткнул вилкой, когда был пьян и взволнован.
Я вышел из ванной и замер на пороге своей импровизированной мастерской. На мольберте одиноко скучала недописанная картина. Дрянь дрянью, судя по дебюту. Я вообще был откровенно посредственным художником. И картины мои иногда продавались только из жалости.
С литературой было лучше. Писать я почти умел и даже был наделен ускользающей крохой таланта. И, что гораздо важнее, относительным финансовым успехом. Причем порой очень относительным.
И что? И все? Нет, еще, конечно, были разного рода переживания юности, приключения молодости и тяжелые удары неумолимо наступающей зрелости. Но вот чего-то серьезного, определяющего… Нет, ничего.
Детей не было. Родители умерли. Не так давно, чтобы забыть, но достаточно, чтобы перестать скорбеть. И даже вездесущая любовь так и не нашла меня в вожделеющей темноте.
А еще почти не было удовольствия, которое, казалось бы, должно дарить творчество. А почему? А потому, что давно уже не писал для затертой в кровь души. Писал для толпы, для издателя, для грешных денег. Меня устраивало? Устраивало, но всегда что-то давило и резало одинокими лунными ночами. Потому и пил. Пью и буду пить. Хотя как раз теперь возможны варианты.
Вот он – человек, которым я стал. Ты доволен, бог? Ну вот… первый идиотский вопрос. Бог не может быть доволен или недоволен. Лишь человек или ему подобный способен находиться в двух, трех или более состояниях. Добро и зло, веселье и печаль, черное и белое. Суета. Какая страшная, невыносимая суета. Бог всегда един. В своей воле и в своем выборе.
Ну а как быть со мной? С упавшим богом, восстающим человеком? Куда мне идти? Ведь мне нужно хоть что-то! Просто, чтобы все еще желать жизни. Даже такой. А там посмотрим, на что еще способен бывший бог. А заодно убедимся в том, на что он не способен.