Стать магом. Чужая мечта

АлеХа

Гор не мог понять происходящее. Что же это за металл такой, раз на нём пузырится кровь? Ведь простой человек и его кровь для волка что трава. Не сильно питательнее. Значит, всё дело в металле?

Но что же это за металл тогда? Любой изменённый металл зверю ниже десятого уровня не по зубам, а тут отчётливо видны следы укусов. Обычное же железо — для любого изменённого зверя не интересно. Происходящее перед глазами пугало и завораживало. Зверь вёл себя необычно.

Именно поэтому, понял Гор, они ещё живы. И запас удачи постепенно заканчивался, так как волк начинал волноваться,

его уши всё чаще и чаще замирали в одном направлении, и он пытался разгрызть кусок металла всё более остервенело.

близилась Схватка!

Попытку Гора сбежать самым предательским образом остановила его Арна'эНн. Гор не ожидал, что её мягкая и тёплая ладонь, которую он привык почти постоянно ощущать на своей руке, станет твёрже камня и голос, который он слышит всего несколько раз в сезон, её мягкий и тихий голос, ледяным ознобом продерёт его до самых пяток:

— Это Чистый, Гор! И он жив!

Глава 3

Сознание включилось мгновенно. Вот только что меня не было. И вот я уже есть. Медленно открыл глаза и увидел бескрайнее синее небо, настолько глубокое, что закружилась голова. Редкие белые облачка. Солнца не видно. Наверное, оно выше, чем я могу видеть.

Закрыл глаза, чтобы не видеть эту бескрайнюю синь, ожидая, когда головокружение пройдёт. Пока ждал, осознал, что у меня болит живот. Болит тянущей тупой болью, как будто мне снова порезали кишки и я уже третий день валяюсь в лазарете, мне нельзя есть, а пить можно только какую–то бурду, от которой страшно хочется жрать и чешется живот. Который и так болит тянущей тупой болью.

Как сейчас. И головокружение не проходило.

С медленно возвращающейся чувствительностью стали появляться новые, ранее незамеченные моменты. Первым появились звуки. Рядом кто–то что–то жрал. И при этом рычал, чавкал и скулил. Неужели Толстый совсем оскотинел?

Толстый? При чём тут Толстый? Он же меня убил! Но я живой?

Мысли медленно переваливались, и каждая последующая давала немного времени предыдущей, прежде чем выпнуть её из моей головы. Соображалось очень плохо. Ещё и это тупое чавканье.

Захотелось крикнуть, что бы жрал потише, но не смог. Воздуха не хватало, рот не открывался, сил пошевелиться не было. Или всё–таки не живой? Умираю?

Чавканье на секунду затихло, сменившись низким утробным рычанием. Ох, настолько Толстый оскотинеть не мог. Он и букву «р» не выговаривает, куда ему рычать.

А следом за рычанием, как ударной волной, меня накрыл рёв. Мощный, хозяйский, требовательный. И рычание на его фоне почти терялось.

Почему то мне подумалось, что то, что вот сейчас ревело, оно очень крупное. А то, что рычит — помельче. И сейчас они будут драться. А я не увижу, так как голову повернуть не могу, сил никаких нет.

Вижу только бескрайнее синее небо, и верхушки непропорционально здоровенных ёлок. Или не ёлок. Я плохо разбираюсь в хвойных породах деревьев. Но таких ёлок я ещё точно не видел. Здоровенные, заразы! Или это у меня зрение ещё не вернулось в норму?

Постепенно проявилось обоняние. Вокруг пахло свежескошенной травой, зверем и грибами. Запах на мгновение заставил меня вспомнить нашего сторожа, однорукого Василь Палыча, водившего немногих из нас, кто относился к нему с уважением, и кого он называл «не совсем пропащими шакалятами», в ближайший лес и показывал какие грибы можно собирать, а какие нет. И объяснял, почему. В том лесу слабо пахло травой, почти не пахло зверем, но очень сильно пахло грибами.

Сейчас же сильнее всего пахло зверем. Запах усиливался, проникал, кажется, везде и становился невыносимым. Я вдыхал его настолько концентрированным, что казалось, пахли уже мои кишки.

Повторно заревел тот зверь, что покрупнее, а потом началась свалка. Рык, хруст, глухие удары. Немного потемнело небо.

А потом меня куда–то потащило. Голову я повернуть не мог, и увидеть то, что меня тащило тоже, но это точно был не тот, что рычал, его я слышал с другой стороны и не тот, что покрупнее. Он, судя по звукам, бился с рычавшим.

Тащило рывками, как будто кто–то из мелких детдомовцев. Сил нормально помочь нет, а бросить — нельзя. И воспиталок позвать — тоже нельзя. Правильный пацан тащит, похоже. Или девчонка.

Пока тащили меня, прислушивался к свалке. Звуки то на короткое время прекращались, то начинались с новой силой. Периодически раздавались громкие хлопки, как обычно бьют маги воздуха своими тренировочными хлыстами. И с каждым таким хлопком рёв крупного зверя только увеличивался. Не нравилось ему получать.

Так же, с каждым хлопком сила рывков, которыми меня тащили по траве, тоже росла. Стало слышно хриплое дыхание. Без рыков и рычания. Может и не с целью сожрать тащит.

Постепенно возвращалась чувствительность к рукам. Начали покалывать кончики пальцев. Может, и не умру?

Тошнота резко усилилась и сознание попыталось меня покинуть. Двигаться я не мог, соображал с трудом, но технику малой медитации мог запустить даже в таком состоянии. Наследие Василь Палыча, сторожа из моего, судя по всему, уже бывшего детдома.

Наверное, единственный человек, который ко мне хорошо там относился — это был он. Классный дед оказался. Когда банда Толстого первый раз загнала меня к нему в коморку, я думал что он меня там и убьёт. Ведь постоянно кричал на нас, шакалят и недомерков, и грозился пришибить. А что ему оставалось? Инвалиду, со сгоревшим источником и кучей уродливых шрамов и травм. С тех пор я часто бывал у него в коморке, попивая чай с сахаром и грызя каменные пряники. Заодно и выслушивая мудрые наставления деда Василя. Ведь все знали, что под сладкий чай с пряником можно выслушивать всё, что угодно, и будет это что угодно — самой великой мудростью.

— Если не знаешь что делать, — своим сухим и скрипучим голосом вещал Василь Палыч, — делай медитацию. Никогда ещё медитация никому не навредила, в отличие от вырвавшихся не вовремя слов или необдуманных поступков. Медитация, недомерок, она на пользу всегда! Она держит закрытым твой рот вон не хуже пряника, она не даёт тебе реагировать рефлекторно и она тебя тренирует. Даже на чуть — но ты становишься сильнее. Поэтому, недомерок, если не знаешь что делать, да даже если думаешь, что знаешь, всё едино — делай медитацию!