Статьи 1995-1997
Шрифт:
Третье. Советский проект не исчерпал себя, не выродился и не погиб сам собой. У него были болезни роста, несоответствие отдельных его институтов новому состоянию общества и человека. Было и «переутомление», депрессия. В этом состоянии он был убит противником в холодной войне, хотя и руками своих — явившихся к больному в белом халате врача. Никаких выводов о слабости, а тем более порочности проекта из факта его убийства не следует. Нелепо сказать о жертве убийства: раз его убили, значит, организм его был негоден.
Можно говорить об исторически обусловленных дефектах и слабостях советского проекта. Это — слабости высокоорганизованного общества. Если говорить на этом уровне, возникает много неразрешенных, сложных теоретических проблем. Их решение необходимо для выхода из кризиса, но никто не желает о них даже слышать — все кипят обличениями.
Вообще, объяснения причин поражения советского строя в среде нашей оппозиции, даже в сpеде коммунистов, на мой взгляд, прискорбно поверхностны и нелогичны. К тому же в них виден соблазн простого антисоветизма: причины краха видят часто в самой сути советского строя, в его принципах социального и национального жизнеустройства. Думаю, это даже с прагматической точки зрения ошибочно, под таким знаменем невозможно стать сильным общественным движением. Парламентской партией — да, но проку от этого немного (проку для России).
Думаю, мало шансов на успех и у «советских ортодоксов», которые просто повторяют клише официальной советской пропаганды — именно той сусловско-яковлевской машины, что немало способствовала поражению СССР. Люди в массе своей не отказались от сути советского строя (ею мы сегодня и живем, пусть и в самом уродливом обличье), но им опротивели эти глубоко чуждые сути надстройки: верхушка КПСС, фабрикующая и тянущая наверх предателей, идеологическая машина, разрушающая опорные смыслы советского строя, циничная субкультура номенклатуры. Все эти вещи не страшны для «открытого общества» свободных индивидов (Запада), но были ядом для нашего общества.
То, что нынешние поколения советского народа побрели, как мыши, за дудочкой Горбачева, не нашли в себе сил устоять против манипуляции сознанием, трезво оценить то, что мы теряли — наша беда и наша историческая вина. Из-за нас нашим детям и внукам много горя еще придется хлебнуть. Мы были не на высоте, и это надо, наконец, признать. И не забывать тех немногих, кто отдал все, что мог — пришел и погиб за последние символы советской власти.
Но жить все равно будем, и сейчас надо осваивать то знание, которое нам приоткрыла история — долго открытым оно не будет, многие заинтересованы в том, чтобы его запылить, запачкать. К сожалению, пока что у всех нас слишком сильны чувства: горечь утраты у одних, радость от победы у других, и к осмыслению уроков советского строя мы поворачиваемся медленно.
Мы — свидетели огромной катастрофы, поражения, а, возможно, гибели целой цивилизации. Но и в гибели она велика и прекрасна. Не думаю, что какое-либо другое общество смогло выдерживать в течение десятка лет такие удары, как сегодня Россия, и не рассыпаться, не превратиться в джунгли. В этой стойкости я вижу советское достоинство и советскую культуру. В них надежда на то, что Россия, которая возродится, продолжит именно свой путь в истории.
1997
Октябрьская революция: взгляд из конца ХХ века
К. Кончается ХХ век, и все мы думаем о пройденном пути. Ясно, что независимо от политических пристрастий, Октябрьская революция — величайшее событие века. Люди нашего поколения думали, что мы — страна-первопроходец, что мы прокладываем путь к социализму, который сменит капитализм в мировом масштабе. Но, похоже, в конце века мы должны признать крах наших надежд. Все получилось не так. Мы оказались на руинах того здания, которое строили. И у нас — острая потребность понять, кто мы, откуда мы, что будет с нами завтра? Будет ли Россия, будет ли русский народ? Если будут, то какими?
К-М. Да, в нашем с Вами поколении идут сложные процессы осмысления. Давайте признаем одну особенность: мышление нашего поколения тоталитарно. Вы сами, не заметив того, использовали несколько «тоталитарных» понятий. Сказали, во-первых, «мы». А ведь наше поколение раколото, пожалуй, больше, чем все другие. Из него вышли люди, которые самым тоталитарным образом, полностью отрицают наше советское прошлое. Хотя бы тот же Окуджава. Ведь в его мышлении черное и белое поменялись местами в поразительно короткий срок.
К. Какими рамками вы определяете наше поколение?
К-М. За 70 советских лет время было так спрессовано, что уже разница в три-четыре года означает смену поколения. Но главный рубеж, по-моему — война. Тот, кто сознательно пережил войну — человек другой эпохи.
К. Значит, по-Вашему, сегодня вообще неправомерно говорить «мы»?
К-М. По некоторым вопросам неправомерно. Вот, Вы говорите: «Мы на руинах». Существенная часть народа не ощущает себя «на руинах». Совсем напротив, они считают, что приобрели богатство, жизнь наладится, и они с этим богатством окажутся наверху. А то, что ради этого другую часть народа вогнали в бедность — найдутся профессора и поэты, которые прекрасно это оправдают. Так, что и совесть не будет грызть.
К. Тогда можем ли мы употреблять слово «народ»?
К-М. Строго говоря, на это слово временно наложен «запрет». Мы видим самоотречение русского народа, который как бы на время попробовал рассыпаться, отвергнуть свои устои. Пожить, хотя бы для опыта, в конкуренции, как свободные индивидуумы. На мой взгляд, это и есть главная причина катастрофы.
К. Давайте все же уточним смысл слова «народ».
К-М. Думаю, мы здесь понимаем народ как целое, как организм, обладающий надличностным знанием и чувством. А мы все — частички этого тела народа. Сегодня же многие как раз отказываются быть частицами этого тела — они готовы давить и топтать соплеменников, с которыми недавно составляли единый организм.
К. Почему же это произошло? Почему они не захотели жить как часть народа?
К-М. По-моему, тут сказался вселенский характер русского духа. Он вместил в себя множество несовместимых великих идей. И испытывает их. Время от времени верх берет то та, то другая идея, и ее не ограничивает расчет интересов. То, о чем мы сейчас говорим, оформилось как внутренняя война русского духа начиная с Чаадаева. Эта война в нем самом и видна. Чаадаев, отрицающий Россию, недаром стал чуть ли знаменем философов перестройки.