Статьи 1995-1997
Шрифт:
К-М. Конечно, но мы этого еще не знали, у нас была вера, и мы наслаждались праздником развития. Это окрасило весь наш проект и придало силы. Просчитывая сегодня то, что было сделано, трудно поверить — это кажется теоретически невозможным. Это было уникальное сочетание открытий и догадок, ума и творчества, усилий и солидарности. Мы чудом поднялись на трудно находимую точку.
К. Ту, которую наши либералы называют «черной дырой».
К-М. С ними даже нет смысла спорить. Ведь то, что мы видим сейчас — это, как ни прискорбно, норма. Есть, конечно, и воровство, и элемент злодейства, но в целом это именно то, к чему и стремились наши нео-троцкисты, ненавистники России. Намного лучше, чем то, что мы имеем, вряд ли могло бы быть, раз решили сломать советский строй жизни. И главное, на этом пути дальше будет только хуже.
Вот, нам пророчат, уже как идеал, будущее типа Бразилии. Но ведь за последние 15 лет Бразилия резко увеличила объем производства товаров и извлечения сырья, вырубает и продает свой лес — а уровень жизни населения снижается. Половина народа на грани биологического существования. Для половины народа рост производства не имеет никакого значения.
К. Но у нас-то и производство не растет, а падает.
К-М. Но даже если оно и станет расти, плоды этого большинству из нас не достанутся. Мы этого просто пока что понять не можем — сильна инерция советского мышления.
К. Что же с нами произошло, почему люди от советского строя равнодушно отказались? Как это можно назвать? Где мы?
К-М. Основные идеи большой антисоветской, а по сути антироссийской кампании сложились, я думаю, в 60-е годы.
К. Вы соединяете антисоветский и антироссийский характер в одно целое?
К-М. Конечно. Советский строй был новым воплощением Российской цивилизации. Еще в 20-е годы и деятели западной социал-демократии, и нашего Бунда предупреждали, что большевизм — это лишь «мантия из клочков европейских идей», прикрывающая Российскую «азиатскую» империю. Надо только поражаться близорукости наших патриотов-антикоммунистов, которые под мантией этой сути не увидели. А ведь есть среди них и академики. Бундовцы более чуткими были.
К. Целились в мантию, а попали в Россию.
К-М. Да. И это милое признание их как будто полностью оправдывает, мы даже обязаны им рукоплескать.
К. Но ведь в этом признании есть элемент покаяния.
К-М. Да, элемент. Только небольшой. Как оправдание он вряд ли годится. Извините, я целился в пуговицу на пиджаке, а попал в сердце! Лучше бы объяснили ход своих мыслей. Хотя бы на будущее было бы уроком.
Я в молодости ни о чем таком и не задумывался, но на каждом шагу видел как нечто естественное: Россия вполне приспособила к себе оболочку коммунизма, его ритуалы не были обычному человеку губительны. Моей матери и в голову бы не пришло вешать в комнате портрет Ленина. А под теми портретами, что вешали на улице 1 мая, была полная и самобытная жизнь. Под оболочкой коммунизма смогли проявиться огромные духовные силы человека. Для меня символом был Стаханов, который ушел на целую эпоху вперед от индустриального мышления, об этом только мечтают на Западе.
К. Не считаете все это искусственными символами?
К-М. Мне даже жалко людей, которые не умеют разглядеть тех великих явлений, что происходят возле них. Сейчас таких людей прибавилось. Насколько не был понят в официальной идеологии Стаханов (и у нас, и на Западе), просто поражает. Но люди-то понимали. Потому что они к Стаханову были ближе, чем официальные идеологи.
К. Но ведь отрицание стало набирать силу с 60-х годов.
К-М. Не только набирать силу. Это течение выиграло если не войну, то важную кампанию в той войне, которая идет с Чаадаева. Одновременно это была кампания в «холодной войне» Запада, которая, как считают западные же историки, ведется против России с начала ХХ века. Не с 1946 года, как утверждали наши идеологи, а с начала века уже как сознательная программа. Спорят о том, была ли русско-японская война продуктом «холодной войны» Запада или это самостоятельное явление. Начиная с 60-х годов силы «холодной» и внутренней войны русского духа соединились — так же, как и в начале века. О том времени верно написали русские «реакционные» философы.
Вот эти «объединенные силы» и одержали крупную победу над Россией. Не будем пока спорить — победу ли в войне или в крупной кампании. Пока, я думаю, окончательный вывод делать еще рано.
К. Как же мы бы определили те силы внутри России, которые взяли сегодня верх?
К-М. Есть соблазн назвать все это контрреволюцией. Кое-кто даже говорит о реванше старой России. Я считаю, что для этого нет никаких оснований. Никаких признаков реставрации старой, дореволюционной России (пусть в обличьи конца ХХ века) нет. Ни в словах, ни в делах «демократов» нет и намека на такую попытку.
К. Ну, когда шли к слому советского строя, много говорили о «России, которую мы потеряли», о «возрождении» и пр. Вспомним хоть фильмы С.Говорухина. То «Так жить нельзя» — и нас обращают к смутному идеалу демократической Америки. Новый фильм, и уже идеал — в России до 1917 года.
К-М. Не будем тратить время на споры с идеологами. Они применяют любое оружие, часто чужое. Когда ломали СССР, все шло в дело, использовали и национальные чувства, и шкурные мотивы, и низменные инстинкты, и томление духа. Если же изложить ту суть, какая выявилась за последние десять лет, то можно назвать «генотип» этого течения. Хотя бы назвать те образы, с которыми его можно связать. Кто это? Монархист Столыпин или кадет Вернадский? Капиталист Савва Морозов или адмирал Колчак с его ближайшим «иностранным» советником братом Я.Свердлова Зиновием Пешковым (приемным сыном Горького)? Куда уходят корни А.Н.Яковлева и Т.Гайдара? Я считаю, что их корни уходят к Троцкому.
Именно Троцкий в самом чистом виде выразил идею «неправильности» России, ее крестьянской цивилизации. Отрицание СССР, которое стало складываться в 60-е годы, по своей структуре было аналогично представлениям Троцкого. Только было вывернуто наизнанку «знамя». Поскольку Троцкий потерпел поражение, пытаясь осуществить свои идеи под знаменем пролетарской революции на волне марксизма, во второй половине века, на либеральной волне Россию атаковали под знаменем «рыночной экономики». Под знаменем солидарности трудящихся уничтожить Россию не удалось, она под ним окрепла. Даже в партии Троцкий был отвергнут — ведь дискуссии во всех парторганизациях по сути ставили вопрос о пути России.
К. Похоже, что под знаменем капитализма дело у разрушителей пока что идет успешно. Но ведь это знамя никто в 60-е годы не поднимал.
К-М. И оружие, и знамя менялись очень постепенно. Основная масса либеральной интеллигенции и сама не замечала. Речь всегда шла об обновлении социализма, о «социализме с человеческим лицом». Очень показательна пражская весна и отношение к ней наших либеральных интеллигентов. Ведь сейчас-то очевидно, что речь тогда шла о принципиально антисоциалистическом повороте. После 1989 г. Дубчек сидел во главе парламента и с радостью подписывал законы, ликвидирующие все элементы социализма. Мог бы и не принимать в этом участия, если мечтал о «социализме с человеческим лицом».
Выходит, тогда Брежнев оказался прозорливее наших «передовых» коммунистов, которые восторгались пражской весной именно как обновлением социализма. Но хоть кто-нибудь из наших либералов, в 1968 г. протестовавших против того, что советские танки задушили росток истинного социализма, сегодня признал свою ошибку?
К. Зачем же им каяться? Они сегодня счастливы, что и в России социализм задушили.
К-М. Это — политика. Но честный интеллигент согласно нормам интеллектуальной совести должен признать, что в 1968 г. он неверно оценил суть происходящих в Чехословакии процессов, а «недалекий» Брежнев оказался прав в оценке (верно ли Брежнев действовал — другой вопрос). Ведь осознание той ошибки могло бы заставить усомниться и в нынешней позиции. Но осознания нет.