Статьи 1995-1997
Шрифт:
К-М. Я знаю, здесь жил с детства, бегали и в клуб Чкалова, и в «Звездочку». Это и есть — разбомбить город, кто же спорит. Вопрос-то: сохранилась ли жизнь в катакомбах, крепнет ли она или угасает, меняется ли ее тип по образу и подобию захватившего город племени. Пока библиотека в Рязани не стала ночным клубом Мадам Софи, враг нас не уничтожил. Но нельзя же обижаться на врага за то, что он нас бомбит. Сколько можно! Одни непрерывные упреки врагу, который ведет открытую войну на уничтожение. Еще можно было понять, когда летом 1941 года русские кричали из окопов: «Товарищи немецкие рабочие! Не стреляйте в ваших братьев по классу!». Но услышать такое в 1943 году было бы уже невозможно. А мы уже шесть лет это кричим.
Давайте все же уточним положение. Я говорю, что слома культуры не достигли. Ее утонченные, развитые формы сократились, ушли пока в тень, но главная ткань культуры, определяющая тип человеческого общения, сохранилась и даже очистилась. Она действует везде — на улице, на базаре, в метро и даже в драке. Люди ощущают счастье быть русскими и быть советскими.
К. Но разве можно это сказать о молодежи?
К-М. Если говорить о ткани культуры, а не о навешанных на нее сегодня побрякушках, то молодежь не просто осталась русской и советской — она дальше нас в этом направлении ушла. Правда, по ней и удар сильнее был. Здесь больше хаоса, многие на распутье, но струны русской культуры здесь натянуты туго. Редко удается пробиться в аудиторию студентов, но когда удается, меня просто поражает их отзывчивость, когда говоришь именно о тех главных устоях культуры, по которым сегодня бьют. Они уже свободны от той скорлупы вульгарного истмата, которая делала наше поколение нечувствительными к этим вопросам — отчего мы и были беззащитны против соблазнов А.Н.Яковлева.
К. Но что же Вы видите в молодежи советского, тем более если она освободились от истмата?
К-М. Связь русского и советского — такой вопрос, что шишки посыплются и от патриотов, и от коммунистов. Мне кажется, в советском воплотилось желание русского быть незнакомому человеку братом. Когда ты встречаешься с человеком взглядом и знаешь, что ни ты его не эксплуатируешь, ни он тебя, это дает особую радость. Мы, конечно, об этом не думали. Но когда поживешь на Западе, понимаешь, какое это сокровище. И в другом плане советское выразило тягу к всечеловечности. Люди других народов вошли через нас во всеобщую культуру, стали вровень с нами и стали свободны — хотя это и породило в перестройку проблемы. Но эти проблемы — ниже уровня смысла всечеловечности, на котором стоит русская культура. Они — уровня политики. Это — для Рыбкина и Березовского.
Так вот, в молодежи я лично вижу этот советский дух. Летом был у меня в деревне, где я дом строю, знакомый немец, философ. Он любит Россию. Приехал со страхом, думал увидеть озлобленных, раздавленных людей. А рядом с моим участком в вагончике жили строители — собралась артель бедолаг, пять человек четырех национальностей. Ставили дома за полцены. Меня они уважали. Во-первых, я седой, звали просто «дядя». Во-вторых, все время брали у меня инструменты, уже лучше меня знали, где что лежит. Через них немец и пытался понять, что у нас происходит. И мне свои наблюдения излагал.
Вот, получили они деньги и пошли на речку шашлык жарить. Пришли ребята и из других артелей, гармонь, гитара. Молодой парень-таджик, который всю жизнь проработал разнорабочим на стройке, разжигая костер, мимоходом бросил фразу: «Да будет огонь, как сказал Прометей». Никто и внимания не обратил, а немца она сразила. «Ты знаешь, — говорит он мне — я уверен, что в Германии, во всяком случае Западной, нельзя найти ни одного рабочего-строителя, который бы сказал такую фразу». Вот это и есть плод советского строя. Уезжая, немец сказал: здесь выросли свободные люди.
Думаю, загнать свободных людей обратно в ярмо — задача очень сложная. Пока не видно, чтобы она решалась успешно. Меня даже удивляет, что оппозиционная пресса постоянно называет народ «униженным». Человек может быть ограблен, избит, убит, но унижен он только тогда, когда сломана его душа. Но ведь этого с русским народом не произошло.
К. Но вы, по-моему, не учитываете такой фактор, как телевидение. Оно душу непрерывно подтачивает, буквально зомбирует людей, делает с ними все, что хочет.
К-М. Это преувеличение. Если бы оно действительно делало то, что хочет, Вы бы на улицу не смогли выйти — Вам бы тут же кто-нибудь перегрыз горло. Повторяю, что видимые разрушения культуры очень велики, но это разрушение на каком-то рубеже забуксовало, дальше не идет. В самой культуре возникла оборона. Смотрите: на уровне обычных людей мы, по сравнению с Западом, уникальное правовое общество. У нас в метро женщина может доверчиво дремать, оставив сумку на полу, рядом с ногами. Почти нигде на Западе это невозможно. И дремать неприлично, и, главное, тут же сумку украдут.
Если мы вспомним, как ставилась задача перестройки в области культуры — изменить глубинные устои человека, устроить Реформацию России — то сегодня должны признать: эта цель не достигнута. И не только не выполнена задача, она даже снята, цель признана недосягаемой. Конечно, это не должно нас успокаивать.
К. Раз нас не удалось переделать, придется уничтожить. Так стоит вопрос?
К-М. Возможно, такой соблазн есть. Но это — совершенно другая задача. И технологически, и экономически она, я думаю, не вполне проработана. Конечно, эксперименты продолжаются, но чем они кончатся, сказать пока невозможно. Это — новый этап и новый вид войны.
К. Сергей Георгиевич, то, что Вы рассказали — это лирические наблюдения, какие-то подмеченные искры. Есть ли сведения более систематические, о каких-то массовых явлениях?
К-М. Приведу два довода. В 1994-1995 гг. было проведено большое исследование — получены субъективные оценки состояния дел всех виднейших «архитекторов и прорабов» перестройки и реформы. От А до Я — от Аганбегяна и Боннэр до Яковлева и Ясина. Около полусотни. Их общий вывод таков: сменить тип культуры, определяющий тип человека, не удалось. Это признали буквально все. Показательно суждение «главного эксперта» по русскому народу — директора Института этнографии и антропологии РАН В.Тишкова, который был министром по делам национальностей при Гайдаре. Он говорит, что «демократы» не в состоянии управлять страной, потому что люди остались советскими, живут по старым советским законам. Что это значит? Представьте, — говорит специалист-этнограф — стоит нашему человеку сесть в такси, как он, сам того не замечая, становится братом водителю. И если тот нарушит правила, этот человек считает своим долгом выскочить из машины и защищать водителя, доказывать, что он не виноват — только оттого, что он с ним пробыл десять минут под крышей машины. Ну как управиться с таким народом!
А вот объективный факт, который мы наблюдаем непрерывно и повсеместно. На нем, кстати, паразитируют реформаторы. Люди работают, по многу месяцев не получая зарплаты. Это значит, что и представления о труде, и представления об оплате остались абсолютно нерыночными. Труд — служение, а зарплата — средство к жизни. Труд есть ценность, а ценность не имеет цены (цена ее обесценивает). Здесь так и не появилось купли-продажи труда как товара. Люди требуют: «Выплатите зарплату, потому что мне нечем кормить ребенка!». Но ведь это совершенно нерыночный аргумент. Если бы на Западе хозяин не выдал зарплату, что невозможно, то вопрос стоял бы так: «Украден мой товар!» Рабочий выступал бы как собственник украденного на рынке товара — рабочей силы. Суд бы защищал именно его священную частную собственность, а не справедливость и не ребенка.