Статьи из журнала «Сеанс»

Быков Дмитрий Львович

Актеры. Новая волна

Можно ли говорить сегодня о новой актерской волне? Есть ли актёры, которые открыли для Вас что-то новое в молодом поколении?

— Есть новая актерская волна. Но у этого явления вовсе не тот смысл, который мы привыкли вкладывать. Эта волна не означает прихода новых талантов, новых индивидуальностей — напротив, воплощает мобильность, безликость, идеальную приспосабляемость. Это волна винтиков, деталек конструктора, из которых можно складывать сериал любого жанра. Востребованный актер (я говорю прежде всего о сериалах, именно в сериалах они в основном и работают) — это человек без

лица, социальная функция в чистом виде.

Актеры. Нереализованный потенциал

Кто из актеров мог бы стать таковым, но выпал из поля зрения режиссеров, не реализовав свой потенциал?

— Геннадий Назаров — из-за болезни, но теперь слава Богу, возвращается к работе. Владимир Машков — актер с великолепными возможностями, но все свелось к режиссерским штампам. Столяров из «Табакерки» — после «Дня рождения буржуя» его нельзя всерьез воспринимать. Виктор Гвоздицкий. Как ни странно, Олег Меньшиков — но, возможно, это мое субъективное мнение.

Прокат. Ценовая политика кинотеатров

Считаете ли Вы современные цены на билеты адекватными возможностям зрителей и потребностям кинотеатров?

— Нет, конечно. Павел Чухрай абсолютно прав: билеты должны стоить столько, чтобы их могла купить половина населения страны.

№ 19/20, декабрь 2004 года

Водитель для Веры

Самое интересное в кино, когда в нем есть приключения жанра. Например: началось как триллер, перешло в мелодраму, оттуда в комедию, в пародию, а закончилось как мистерия. Но в нашем инфантильном кинематографе и один-то жанр выдерживают с трудом. Павел Чухрай — человек немолодой и профессионал крепкий. Его фильм — антология жанров, приемов и мотивов кинематографа шестидесятых: начинается как кино большого стиля, прыгает в мелодраму, а заканчивается как трагедия. И тут уж плевать на все сюжетные натяжки. Сопереживаешь? Скажи спасибо.

Главное, однако, не в этом, а в теме. В том, как человек выпадает из своей социальной роли и чем он за это расплачивается. По Чухраю — с этого и начинается интересное: с отказа от идентификации. Сюжет так построен, что проститься с нишей приходится каждому: взбалмошной девочке из золотой молодежи, правильному детдомовскому мальчику с сознанием законченного конформиста, старику-генералу с абсолютно советской готовностью переступать через всех. Там, где актер выпрастывается из роли, выпадает из всех условий игры и начинает действовать в соответствии с личными представлениями — происходит прорыв к человечности. И этого-то прорыва не простила «Водителю» снобствующая критика. Фильм понравился всем, кого интересуют живые люди, и вызвал непропорционально бурное негодование у всех, кому нравится играть в игры. Вероятно, лучшая режиссерская работа 2004 года.

Мой сводный брат Франкенштейн

Валерия Тодоровского всегда подводит ум. Говорят, он режиссеру не нужен. «Мой сводный брат Франкенштейн» — исключительно умное кино, и за этот счет оно сильно проигрывает в изобразительной силе, эмоциональности, темпераменте… Но как зеркало нашего анемичного времени оно опять-таки бесценно — как бесценны для историка все полуудачи (настоящие удачи ценны только для искусства, о времени они сообщают гораздо меньше, чем о своем создателе).

Сценарии Геннадия Островского всегда легко пересказывать. Иногда думаешь: «Вот бы это снять!» — а когда снимают, вылезают и умозрительность,

и плоскость. На уровне фабулы, реплик, деталей — множество попаданий в нерв; не хватает отваги на какое-то последнее приближение к материалу. Но приблизиться к нему по-настоящему — значит нарушить слишком многие конвенции, а Тодоровский всегда снимает кино конвенциональное. Чтобы и вовремя, и в тему, и в Европе понравилось, и самому не стыдно. В хорошем кино какое-то одно из этих условий всегда не соблюдается.

Но и за то, что есть, — огромное спасибо. Точная картина. Объема всей этой истории придал Ярмольник, и настоящим героем оказался он: в его тихом интеллигенте, рохле, подкаблучнике — сидит настоящий цинизм, и этот цинизм может заменить ему силу. Тогда как главный герой, Паша, сыгранный Спиваковским, — прежде всего беспомощен, и это тоже очень симптоматично. Несколько реплик экстра-класса (лучшая — придуманная опять же Ярмольником: «Да зачем вам эти железобетонные перекрытия? Все сгорят — и вы сгорите…»). Поймано ощущение усталого омерзения к себе и людям, усталого страха перед будущим, усталой готовности к предательству.

Есть смутное подозрение, что выразить все это можно было сильнее, но Тодоровскому мешает такт. Если он когда-нибудь разозлится по-настоящему, снимет великое кино.

Свои

Хороший сценарий Валентина Черных превратился в хорошую картину Дмитрия Месхиева, но что-то потерял. Месхиев как режиссер органичнее Тодоровского, менее умозрителен, лучше чувствует плоть жизни. Да и Богдан Ступка — актер, способный вытащить любую ситуацию. И все-таки в «Своих» нет главного — настоящей отваги в ответе на вопрос о том, кто для нас свои. Картина могла подвести к куда более страшному и важному выводу о том, что все мы, русские, становимся своими только при виде чужих — в остальное же время нас разводят вещи непримиримые; что мы не один, а, в сущности, два народа — и евреи тут совершенно ни при чем. Но для такого фильма сегодня, боюсь, нет ни интеллектуального, ни актерского резерва. Интересно, что поиск родовых, архаических связей, начавшийся «Братом» (а может, еще и «Роем» Хотиненко), ведет в тупик: даже родство — не универсальный повод для объединения. А тогда что?

Но и то прекрасно, что в новом фильме о войне нет ни доперестроечной лжи, ни послеперестроечной чернухи; что отлично играет Гармаш; наконец, что одна русская черта в картине уж точно налицо — примат жизни над любыми идеями. Все, что касается жизни, — любовь, ссоры, раздражение, страх, тоска, черноватое веселье, — написано и сыграно лучше, чем ответы на собственно русские вопросы. И главным генетическим признаком «своих» оказывается упоение жизнью при невозможности жизни: может, это и есть национальная идея?

Богиня

«Богиня» — совершенно детское кино, проливающее свет на истинную натуру Ренаты Литвиновой. Детство подвержено иррациональным страхам — может, потому, что оно как-то ближе к смерти, по наблюдению Мандельштама; теснее связано с дочеловеческим существованием, с призраками, страшными сказками, подземными хтоническими сущностями… Ребенок всем подражает и не может адекватно самовыражаться, забавляется смешными кличками, не заботится о связности рассказов, любит уединенные уголки вроде старых мостов или парков, возится с мухами и голубями. Ребенок не может позаботиться о себе и болезненно зациклен на сложных отношениях с родителями. Эгоцентричен. Любуется собой. При попытке создать произведение искусства рисует человечка на кривых ногах, с ручками-грабельками, с огромными глазами и принцессиной короной.