Ставка больше, чем жизнь
Шрифт:
Эдит вздрогнула от неожиданности. Ей стало жаль этого парня, который направлялся на Восточный фронт. Неизвестно, останется ли он в живых. Может, погибнет, а может, возвратится без руки или ноги, с обмороженным лицом или изуродованный ожогами. И ей стало стыдно, что она избегала разговора с этим молодым офицером.
Девушка почувствовала с первой минуты, что нравится ему. Это знакомство могло быть последним его общением с женщиной перед тем, что ждало его там, на фронте… Мысли снова вернули ее к воспоминаниям о прошлом, они терзали душу и вызывали сострадание к лейтенанту. И как будто бы опомнившись, она улыбнулась и ласково посмотрела на него:
— Вы прямо из дома?
— Да, — ответил лейтенант и помрачнел.
Ей было знакомо такое состояние человека. Она понимала, что это значит на пятом году войны. Разбитый бомбежкой город и родной дом, погибшие где-то на русских равнинах брат и отец… Эдит не спрашивала о подробностях, ибо они могли сильнее ранить душу офицера. Она положила свои нежные ладони на руки лейтенанта, ласково заглянула ему в глаза и сказала, хотя сама мало верила в это:
— Мы еще будем наступать. Германия не капитулирует.
Неожиданно поезд резко затормозил. Их бросило друг к другу, и Эдит оказалась в объятиях лейтенанта. Поезд еще раз дернулся и со скрежетом остановился. Офицер отпустил девушку. Лицо его залилось краской, он засмущался, как мальчишка.
— Что-то случилось, — проговорил он наконец. — Пойду узнаю. — И выбежал из вагона.
Эдит поудобнее устроилась на диване. Этот беспомощный лейтенант позабавил и немного разволновал ее. «Ведет себя как ученик перед экзаменом», — улыбнулась она и вдруг подумала, что, наверное, сильно постарела. А ведь этот лейтенант может быть моложе ее всего на несколько лет. Девушка машинально взяла в руки иллюстрированный журнал. На первой странице — фотография немецкого солдата, обнимавшего детей у новогодней елки. Жирным шрифтом цитата из выступления фюрера: «Победим или погибнем». Эдит пришло в голову, что это «или» все чаще стало появляться в официальных выступлениях руководителей рейха, и это поразило ее и еще больше поколебало уверенность в победе.
— Сейчас тронемся, — сказал лейтенант, появившись в купе. Он уже успокоился, а может, это только показалось ей. — Снова эти бандиты, — продолжал лейтенант. — Пытались взорвать железнодорожное полотно, но не удалось. Хотя лично я, — он широко, по-мальчишески улыбнулся, — не имел бы ничего против. — И добавил, отвечая на ее вопросительный взгляд: — Подольше бы побыл с вами, фрейлейн. А к русским я не очень спешу.
«Действительно, — подумала Эдит, — ведет себя как мальчишка перед экзаменом, к которому не готов».
2
Унтер-офицер из железнодорожной охраны говорил взволнованно, сбивчиво. Воротник его куртки был расстегнут, а голова под шапкой повязана платком, закрывавшим уши. Выглядел он как старуха, но ни обер-лейтенант Клос, ни майор Брох не придавали этому никакого значения.
— Это случилось ранним утром, как раз во время смены караула, — докладывал унтер-офицер. — Дьявол их знает, откуда им стало известно время смены. Налетели внезапно, убили фельдфебеля Трошке, тяжело ранили солдата Грубера. К счастью, наши на станции услышали выстрелы, дрезина стояла наготове, на месте мы были через несколько минут. Но бандиты уже скрылись в лесу. И в тот момент, когда мы совещались, что делать дальше, неожиданно на железнодорожной насыпи раздался оглушительный взрыв. Солдаты соскочили с дрезины. Я подал команду: «Ложись!» Думал, что произойдет следующий взрыв. Тогда бы нам всем не собрать костей.
— Был только один взрыв, — сказал Клос, — часть заряда не сработала. Поврежден небольшой отрезок пути, и движение поездов может продолжаться.
— Вы не задумывались, обер-лейтенант, над тем, как они могли пройти через заминированное поле? Ведь единственный подход к железнодорожной насыпи со стороны леса и реки должен быть заминирован. Всыплю я этому Шнейдеру! К счастью, все обошлось благополучно, хотя фельдфебель Трошке погиб. Иначе следовало бы отдать под трибунал саперов, которые забыли поставить мины на подходе к железной дороге.
— Извините, господин майор, — сказал Клос. — Шнейдер и его саперы не виноваты. Только вчера я инспектировал этот район, он был заминирован.
— Хотите сказать, что партизанам известна схема минирования?
— Не исключено, — поморщился Клос и внезапно умолк, ибо из остановившегося несколько минут назад поезда вышел какой-то лейтенант, подошел к разговаривающим офицерам и обратился к старшему:
— Господин майор, что случилось?
Но Брох махнул рукой:
— Не волнуйтесь. Все в порядке. Можете возвращаться. Сейчас ваш поезд отправляется.
Раздался тихий гудок. Паровоз будто опасался громким звуком вызвать из окрестных лесов грозных партизан.
Брох взял Клоса под руку и проводил к своей машине. Мотор работал ритмично, водитель не глушил его, чтобы сразу тронуться.
— Это уже вторая диверсия на железной дороге, — проговорил Брох. — Почему именно здесь?
— Вы удивлены? Эта самая важная линия связи с фронтом.
— Фронт все ближе и ближе, — с унынием произнес майор. — Верите ли, обер-лейтенант, что когда-то мы были под Москвой?
— Не вижу повода для пессимизма, — сказал Клос, кивнув на прислушивавшегося к разговору водителя.
— Поехали! — бросил Брох, когда зарокотал мотор, заглушая их слова, сказал: — Благодарю, Клос.
— Абвер должен оберегать моральное состояние армии, — с усмешкой ответил обер-лейтенант.
Вскоре машина въехала на улицу города, вымощенную булыжником.
— Остановись, — толкнул майор водителя в плечо, — здесь у меня небольшое дело… Не забыл, Ганс, о встрече Нового года? Будет сюрприз.
— Жду с нетерпением, господин майор. Как условились, около одиннадцати можем начать наш грандиозный ужин.
— Честь имею, Клос, — кивнул Брох. — Теперь нам остается только напиться…
«Бедный Брох, грустно тебе, — думал Клос, проходя мимо убогих домишек предместья. — Ты слишком интеллигентен, слишком добр, ты не даешь обмануть себя геббельсовской пропагандой относительно „эластичного сокращения фронта“ и „победоносного отрыва от войск противника“.
Чувствуешь, что все разваливается, близится крах, но ничего не делаешь, чтобы ускорить эту развязку».