Ставка на проигрыш (с иллюстрациями)
Шрифт:
— Выходит, он у Глухова был? — уточнил Антон.
— Утверждать не могу. Показалось, вроде от Скорпионыча вышел.
— Ну а дальше что было?
— Ничего особенного. Только приборку на базе закончил, является Скорпионыч с бумагой от председателя, стало быть, от папаши твоего. Дескать, Игнат Матвеевич приказал конягу на целый день выделить. «Чего тебе целый день с конем делать?» — спрашиваю. «Племяшу надо мешок сахара для варенья отвезти», — говорит. Приказ есть приказ. Выделил я ему Карьку, сбрую выдал, на том и подался домой.
Антон отчетливо,
— Значит, в четверг Глухов весь день был у племянника?
— Должно быть, так.
— А вернулся он когда в Березовку?
Торчков пожал плечами.
— Не могу сказать. Сам я, как тебе известно, с четверга на пятницу заночевал в райцентровском вытрезвителе. Сменщик мой тоже на этот счет ничего определенного ответить не может, потому как Скорпионыч без него, ночью, Карьку на базу пригнал.
И еще одна внезапная мысль мелькнула у Антона.
— Иван Васильевич, помнится мне, что колхозным лошадям раньше на лето подковы срубали… — начал было он, но Торчков не дал ему договорить:
— Относительно подков, Игнатьич, могу прочитать лекцию. Деревенскую лошадь обязательно надо ковать в период гололедицы, а летом при мягком грунте ей подкова совсем ни к чему. Опять же такой секрет имеется: лошадиные копыта растут, к примеру сказать, как у человека ногти. Поэтому — хочешь не хочешь — требуется регулярная перековка, иначе может получиться так, что подковы вместо пользы причинят огромный вред, и лошадь совсем обезножеет.
— Значит, Карька, на которой Глухов ездил к племяннику, не подкована? — внимательно выслушав «лекцию», спросил Антон.
— Вот как раз у нее-то и новенькие подковки!
Антон недоуменно поднял брови:
— Почему?
— Еще один секрет имеется. Карька попеременно с двумя меринами, Аплодисментом и Харланом, у меня занаряжена для работы на животноводческой ферме, где производится перевозка кормов и тому подобных тяжестей по мокрому настилу, на котором копыта без подков скользят, как смазанные солидолом. Меринов ковали последний раз по весне, а Карьку — на прошлой неделе.
— Она, случайно, не расковалась?
— Сегодняшним утром, перед разнарядкой, проверял. Все четыре подковки как припаянные. За лошадями, Игнатьич, слежу лучше, чем за собственным хозяйством. Натура у меня такая, когда вижу плохо кованную лошадь, аж сердце кровью обливается. К примеру сказать, тому же однорукому заготовителю такую взбучку дал, что вгорячах даже непечатными словами выразился. Представь себе, мотает человек кобыленку по асфальтным и гравийным райцентровским дорогам, а ковка такая хреновая, что того и гляди кобыла обезножеет.
Антон, наклонившись, поднял надломленную подкову, которую Торчков перед тем, как садиться, сбросил со скамейки, и, рассматривая ее, спросил:
— Это не от заготовителевой лошади?
— Нет.
— Иван Васильевич, а вы можете определить, с какой ноги эта подкова?
Торчков повертел подкову в руках. Показывая на сильно износившиеся шипы, авторитетно заключил:
— От правой передней недавно оторвалась, потому как еще заржаветь стертая сторона не успела.
Антон, мельком переглянувшись со Славой Голубевым, спросил:
— Можно ее забрать как деревенский сувенир?
— Бери, — великодушно разрешил Торчков и усмехнулся: — Мы, Игнатьич, такие сувениры в металлолом сдаем.
Скрипнув калиткой, с улицы вошла в ограду пожилая женщина с обветренным лицом. Увидев ее, Торчков подскочил со скамейки.
— Матрена! Ты куда, шут побери, газету с лотерейной таблицей запрятала?
Женщина, похоже, хотела ответить что-то резкое, но, узнав Антона, приветливо поздоровалась и сразу спросила:
— Отдыхать приехали или с моим фокусником разбираться?
— Думали порыбачить, Матрена Прокопьевна, но вот у Ивана Васильевича неприятность случилась… — ответил Антон.
— Ох, наградил меня боженька Иваном Васильевичем, — сокрушенно вздохнула женщина. — Как отмочит номер, — хоть стой, хоть падай. Не напрасно говорится: один дурак такое натворит, что десять умных не разберутся.
Торчков задиристо вспылил:
— Ты давай без дураков! Куда газету дела?
— Под горячую руку на растопку печи пустила.
— Серьезно?..
— Чего шутить-то? Это только ты шутки выкамариваешь.
— Игнатьич сомневается в нашем выигрыше!
— От выигрыша рожки да ножки остались. — Матрена Прокопьевна, опять вздохнув, печально посмотрела на Антона. — Что мотоцикл на мой билет выпал, не сомневайтесь, Антон Игнатьич, а газету я вправду сожгла.
Торчков растерянно заморгал, сердито сплюнул и, переваливаясь с боку на бок, рванулся за калитку.
Разговор с его женой еще больше озадачил Антона. Подтвердив, что муж привез из сберкассы «ровно тысячу», Матрена Прокопьевна высказала предположение, будто остальные пятьсот рублей, причитающиеся за выигранный мотоцикл, он утаил от нее — «такой грех за ним водится». Ничего нового не добавила она и о заготовителе, кроме того, что у «однорукого уголовный взгляд и глаза красные, как будто не спал две ночи подряд». Проговорив минут двадцать, Антон, словно разминаясь, прошелся по перерытому свиньями двору вдоль тележного следа и попрощался. Когда вышли на пустующую деревенскую улицу, Голубев спросил:
— Следы копыт смотрел? Что увидел?
Антон подбросил на ладони взятую у Торчкова подкову.
— Похоже, все ноги подкованы.
— Зря только полдня потеряли. Надо с другого конца к Глухову подбираться.
— Сегодня поедем домой.
— Да ты что, Антон? Чего спешку пороть? Давай еще с народом потолкуем, вечерок на озере посидим, выспимся капитально…
— Мне кажется, Слава, — перебил Антон, — что наступило такое время, когда нам с тобой спать можно, но не раздеваясь.