Ставка на проигрыш (с иллюстрациями)
Шрифт:
— А что, мало?.. Если б я сто тысяч, к примеру, получил, тогда б для потехи аэроплан мог купить. А полтысячи по моему широкому размаху в жизни мигом уплыли. Остатки женка сговорила на сберкнижку пристроить. Первый раз в жизни послушался бабу, так оно, видишь, каким фокусом вышло…
Бирюков подумал, что если Торчков не врет, то, видимо, кто-то из работников сберкассы ловко обманул простоватого деревенского выпивоху. Поэтому опять спросил Торчкова:
— Кто выдавал вам деньги в сберкассе?
Торчков как будто растерялся, недоуменно пожав
— Деваха какая-то.
— Как она выглядит?
— Нормально. Деваха как деваха.
— Молодая?
— Не молодая и не шибко старая.
— Блондинка, брюнетка?
— Это каким образом по-простому понимать? Крашеная, что ли?
— Ну, светлая… темная?
На лице Торчкова появилась откровенная растерянность. Уставясь взглядом в пол, он виновато заговорил:
— Я, Игнатьич, по масти женщин не запоминаю. Бирюков с Голубевым засмеялись.
— Ну а если мы сейчас сходим в сберкассу, узнать ту женщину, которая выдавала деньги, сможете? — спросил Антон.
— Не-е… — Торчков испуганно закрутил головой. — Чего ее узнавать? Выдала деньги, и точка. Я ведь сразу обмыл это дело. Так, поверишь, два дня не мог вспомнить с похмелья не то что деваху ту, а вообще откуда деньги взялись. Ты, Игнатьич, если хочешь мне помочь, лучше вчерашнюю мою пропажу найди.
Антон внимательно посмотрел на Торчкова.
— Трудно, Иван Васильевич, так вот сразу найти, не зная, где искать. С кем хоть пили-то вчера? Где пили?
Торчков, тяжело вздохнув, задумался. На его похмельном лице мелькнуло выражение неуверенности, как будто он решал: говорить или не говорить? В конце концов желание отыскать деньги, видимо, пересилило, и он стал рассказывать:
— Первую поллитровку, помню, с заготовителем распили, какой меня попутно в райцентр подвез. А вечером, кажись, я в «Сосновом бору», в ресторане, ужинал. Оттуда и залетел в вытрезвитель.
— Как фамилия заготовителя?
— Так я ж, Игнатьич, его фамилию не спрашивал. Знаю, по деревням ездит на лошади. И в Березовку к нам частенько наведывается. Старье всякое, бумагу подержанную да шкуры скотские от населения принимает.
— Яков Степаныч? — вспомнив бойкого на язык старика заготовителя, спросил Бирюков.
— Нет. Степаныч в прошлом году на пенсию оформился. Теперь другой вместо него ездит, однорукий и молчаливый, будто глухонемой. И умом как недоразвитый. За придурковатость твой дед Матвей его Дундуком окрестил. Только, скажу откровенно, заготовитель совсем не придурок. Когда поллитровку распивали, соображает, по скольку наливать.
— Где вы с ним выпивали?
— У мужика одного на квартире. Тот к моей поллитровке еще чебурашку поставил.
— Чего?
— Это самое… чекушку водки, слышал, так теперь называют.
— Квартиру ту запомнили, адрес?
— Выпивши был, ничего не запомнил.
Зазвонил телефон. Бирюков, сняв трубку, тотчас услышал голос подполковника Гладышева. Начальник райотдела сообщил, что возле небольшого железнодорожного полустанка, в шести километрах
— Сами вы разве не едете? — спросил Бирюков.
— Мне через десять минут надо быть на бюро райкома. — Подполковник чуть помолчал. — Поэтому, Антон Игнатьевич, прошу тебя выехать, хотя ты и последние дни у нас дорабатываешь.
— Понятно, еду.
— Что случилось? — поинтересовался Голубев, когда Бирюков положил телефонную трубку.
— На шестом километре ЧП, — ответил Антон и, попросив Славу подробнее побеседовать с Торчковым, заторопился к оперативной машине.
Глава II
Сентябрьское утро было на редкость тихим, прозрачным. И бесконечно голубое небо, и светящаяся янтарной желтизной березовая роща над железнодорожной выемкой, у проселочной дороги, походили прямо-таки на левитановскую «Золотую осень».
Труп обнаружили на опушке рощи путевые рабочие железнодорожного полустанка. Черный, неестественно скрюченный, с обгоревшим лицом, сильно пахнущим ацетоном, он лежал, уткнувшись головой в золу от потухшего костра. По морщинистой, высохшей коже кистей рук и шеи да по жестким, седым, коротко стриженным волосам на затылке можно было предположить, что это глубокий старик. Обращала на себя внимание смуглая до черноты кожа покойного.
— Прямо эфиоп какой-то, — помогая следователю переворачивать труп, сказал судебно-медицинский эксперт Борис Медников.
Третий час оперативная группа, возглавляемая районным прокурором, уже немолодым, степенным мужчиной в форменной одежде, дотошно обследовала каждый сантиметр местности в районе обнаружения, но результаты были малоутешительными. Пожухлая трава и опавшие с березок листья не сохранили никаких следов. Скупыми вещественными доказательствами являлись лишь осколки стакана из тонкого стекла и пустая бутылка с водочной этикеткой, найденные в траве около трупа. От бутылки и осколков ощутимо пахло ацетоном. Карманы брюк и поношенного бушлата, какие обычно выдают в исправительно-трудовых колониях, оказались пустыми. На сером лоскутке, пришитом у воротника бушлата, химическим карандашом были выведены буквы «Р. К.», по всей вероятности, инициалы умершего. Стоптанные кирзовые сапоги казались несколько маловатыми для его рослой фигуры.
Когда оперативная группа заканчивала осмотр места происшествия, на служебном мотоцикле подъехал Слава Голубев. Подойдя к Бирюкову, он показал взглядом на труп и тихо спросил:
— Кто такой? Документы есть?
— Ничего нет. Судя по одежде и стриженым волосам, недавно из колонии.
— Лицо почему обгоревшее до неузнаваемости? Головой в костре лежал, что ли?
— Да. Создается впечатление, будто умышленно это сделали, чтобы затянуть время с опознанием трупа.
— А где кинолог с собакой?