Ставка на совесть
Шрифт:
На продолговатом, с сильно скошенным подбородком лице Перначева застыло выражение нагловатой вежливости.
— Не успел комбат уйти в запас, как уже распустились! Показал бы я вам… — Прыщик не договорил, лишь огорченно махнул рукой: — Идите.
— Слушаюсь, — бодро отчеканил Перначев, нисколько не смутясь.
Хабарову это не понравилось. Покосившись на отошедшего лейтенанта, он спросил:
— Кто это?
Прыщик нехотя ответил:
— Ни рыба ни мясо. Взводом командует в роте капитана Кавацука. Берут же этаких в армию…
Внешняя опрятность
Прыщик привел его к длинному двухэтажному зданию, вошел в первый подъезд, поднялся по ступеням и открыл широкую, наполовину застекленную дверь. На Хабарова пахнуло тем особым, исходящим от множества людей, одежды, наваксенных сапог, начищенного оружия и влажных подметенных полов запахом, который бывает только в казармах. Завидев комбата, а с ним незнакомого офицера, дневальный, молоденький розовощекий солдат в необтертой новой гимнастерке, покраснел и испуганным фальцетом крикнул прямо в лицо прибывшим:
— Смирно!
— Фу ты, — вздрогнул Прыщик. Дневальный стушевался и замолчал, не зная, что делать дальше. Хабаров понимал состояние молодого солдата: видимо, впервые заступив в наряд, он с таким напряжением готовился к встрече начальников, что все позабыл, едва увидев их. Прыщик грозно спросил:
— Где дежурный? Как фамилия?
— Не знаю, — пролепетал дневальный.
— Посадил бы вместе с противогазом… — проворчал Прыщик и быстрыми, нервными шагами направился в штаб. Хабаров ободряюще улыбнулся дневальному:
— Подайте команду «Вольно».
В комнате, где размещался штаб первого батальона, обстановка напоминала походную: несколько простых, незастланных столов, шкаф, стулья. Стены были голы, лишь на одной из них, над столом командира, висел большой, в красках, портрет министра обороны. Прыщик бросил на стол ушанку и проговорил:
— Тут твой кабинет. Занимай, располагайся.
— Успею, — сдержанно ответил Хабаров. Ему хотелось поговорить с Прыщиком о положении дел в батальоне, тем более что полковник Шляхтин охарактеризовал их весьма своеобразно: «Командир там — вчерашний день армии. Отсюда следует… В общем, сам разберешься: для чего академию кончил?»
Вот почему мнение о батальоне Хабарову хотелось услышать из уст самого Прыщика. Пока новый комбат прохаживался по комнате, словно присматриваясь к ней, а на самом деле обдумывая, как, чтобы не обидеть человека, начать деловой разговор, в дверь робко постучали.
— Да! — резко ответил Прыщик. — Кого там еще несет?
Вошел плечистый широколицый солдат с черными короткими волосами. На его груди эмалью поблескивал знак отличника, от лоснящихся сапог густо пахло гуталином. В левой руке он держал исписанный лист бумаги и распечатанное письмо. Сделав два шага, громко назвал себя:
— Рядовой первого взвода первой роты Кадралиев. Разрешите обратиться?
— В чем дело? — недовольно бросил Прыщик, опершись
— Товарищ подполковник, письмо… Мать пишет… — несколько смутившись, начал солдат.
— Ну и что? Всем матери пишут, у кого они есть, — осадил Прыщик.
Уравновешенность, с какою Кадралиев вошел в штабную комнату, изменила ему. Он заговорил скороговоркой, сбивчиво:
— Дома плохо, крыша течет, дров нет. Мать старая, больная, а директор новый. Говорит: «Ничего не знаю». А я там работал…
— Ну и что я должен делать? Крышу чинить? — начал раздражаться Прыщик.
— Зачем вы? Сам сделаю. Разрешите домой съездить, товарищ подполковник.
Кадралиев протянул комбату рапорт.
— Чего захотел! Ну и люди! Так и норовят в отпуск. А про то, кто за них службу нести будет, не думают. — Прыщик вдруг хлопнул ладонью по столу: — Кто вам разрешил обращаться непосредственно к комбату?
— Командир роты не пускает, — глухо ответил солдат.
— Правильно делает! Ишь какую моду взяли: сегодня жалуются на командира, завтра будут критиковать…
Солдат сжал зубы так, что на скулах взбугрились желваки, и с достоинством, за которым уже угадывалось отчаяние, произнес:
— Разрешите идти?
Прыщик вдруг обмяк и скорбно сказал:
— Обращайтесь к новому командиру батальона. Как он посмотрит…
Хабаров не стал дожидаться обращения, спросил:
— Что, больше некому помочь матери?
— Некому. Отец погиб, когда Киев освобождали. Сестра есть, — он показал рукой, какая у него сестра: едва доросла до его плеча. — Что сестра? Ремонт надо, дрова надо… Работать много надо. Что сестра?..
— Где они живут?
— В Кагане.
Хабаров знал этот городок близ Бухары. Район безлесья, летней жары и сырой ветреной зимы. Хабаров поверил солдату, потому что не раз на деле убеждался: в большинстве своем те люди, чьи отцы сложили голову на войне, это прилежные, честные воины. Они рано увидели нужду, рано начали трудиться и обрели самостоятельность, меньше других жалуются на тяготы солдатской службы. И если такого человека что-то вынуждает обращаться к командиру за помощью, значит, причина основательна. Хабаров взял у Кадралиева рапорт и велел зайти через три дня.
— Так, так, хотите сразу показать, что старый комбат никудышный человек… — пробрюзжал Прыщик.
Хабаров только пожал плечами: вступать сейчас в спор было неуместно, да и бесполезно. Прыщик тоже, видно, не пожелал обострять отношения и стал сосредоточенно перебирать какие-то бумаги. Казалось, это занятие целиком поглотило его. На самом же деле подполковник думал о батальоне, с которым расставался. Он чувствовал, что новый командир уже заметил кое-какие неполадки, которые Прыщик видел и сам, только руки не доходили до них. А может быть, и дошли бы, скинь с него сейчас лет десяток. Поэтому, чтобы как-то оградить себя от упреков — пусть даже он никогда не услышит их, — Прыщик оторвался от бумаг и миролюбиво сказал: