Ставка на выбывание
Шрифт:
— Ты не имеешь права так со мной обращаться, — задушенным от слез голосом сказала она. — Я тебя ненавижу.
— Не сомневаюсь. Но это пройдет. Я тебя тоже вчера ненавидел, а сегодня уже нет. Не нравится, да? Мне тоже. Я ужасно не люблю, когда ты расстроена и плачешь. Мне от этого очень плохо, но, видимо, другого выхода уже нет. Придется, Маня, нам вместе немножко пострадать. Ради общего блага. — Сел рядом с ней прямо на пол, повторив ее позу.
Мария подтянула колени ближе к груди, уперлась в них локтями и закрыла руками лицо.
— Какой
— Не больше, чем ты ломаешь сама себя. Ты живешь со мной и ломаешь себя.
— Я живу с тобой и не знаю, что со мной будет завтра!
— Ага. Трахаешься со мной как сука — все тебе нравится. Врешь тоже — как сука!
— Если ты знал, какого хрена тогда устроил этот спектакль? — заорала она. — Машенька, а чего ты такая грустная! Машенька, а давай куда-нибудь сходим! Машенька, может, у тебя на завтра какие-то планы! Если ты все знал! Я даже не спрашиваю — откуда!
— Спектакль ты устроила, а я только подыграл. Я же все ждал, когда же Машенька что-то скажет мне… что-то объяснит… Может, Машенька, поговорит со мной, наконец! Нет! Ты сидишь и врешь мне в глаза! — заорал он. — Не екнуло, нет? Вообще не екнуло?
— Хорошо, — всхлипнув и вздохнув сказала она, неожиданно спокойным тоном, — а если бы я поговорила… сказала, что купила билет на самолет, что хочу проведать родственников и завтра улетаю, что заодно хочу просто побыть без тебя и подумать… Ты бы отпустил меня?
— Нет! — рявкнул он.
— Тогда какого хрена ты мне теперь предъявляешь претензии! — снова закричала она. — Думаешь, я не знала, чем этот разговор закончится?
Знала! Потому что тебе с самого начала наплевать на мои чувства! Ты взял меня, потому что тебе так захотелось! И тебе было плевать, что мне нужно было другое, что я хотела не так! Ты взял меня, словно я какая-то вещь! А я не твоя вещь! Я не вещь! Не игрушка и не кукла! Понятно тебе?!
Тогда он разозлился. Снова загорелся вчерашней злостью и закричал, словно что-то сорвалось в нем, сломав последний оплот терпения:
— Дело не во мне, Маша! В тебе! Ты даже мысли не допускаешь, что наши отношения могут быть нормальными! Что у нас есть будущее! Веди себя по-другому, и все будет по-другому! Веди себя как моя женщина, а не как моя вещь! Стань моей женщиной, и тогда ты перестанешь быть моей вещью!
— Не нравится, как я себя веду? Тогда оставь меня в покое! Все оставьте! Ты такой же, как и он! Ему тоже все не нравилось! Оставьте меня все в покое, я вам ничего не должна! И не надо меня переделывать, я не переделаюсь! А то все такие важные, попробуй на ваши принципы посягнуть! Я в этой жизни тоже чего-то стою! Для себя в первую очередь! И не надо пытаться что-то из меня слепить! — Она тоже кричала, словно в этом была ее последняя жизненная необходимость. Кричала ему о себе, о своей надломленной душе и надорванном сердце, о боли и смятении, бессмысленности и безысходности. Кричала о всем том, что много времени душило ее изнутри.
— Ты своим отношением делаешь из меня зверя! Ты сама делаешь из меня зверя! Своими руками! Я никогда не кричал так! Тем более на женщин!
В этом никогда не было необходимости! Знаешь, когда люди кричат, Маша? Когда их не слышат! — снова заорал он. — Я буду орать на тебя, пока ты меня не услышишь! Я буду орать, пока ты не услышишь, что у меня тоже есть чувства!
— Разве ты хоть раз за все это время говорил о чувствах?! — Сначала она громко плакала, будто пыталась плачем заглушить его крик, но потом постепенно стихла. Перестала реветь в голос и перестала спорить.
— Я никогда не скрывал, ты просто не хочешь их видеть!
Он орал от усталости, от ее равнодушия, от той тяжести, что накопилась в душе. Когда гнев иссяк, Виталий опустошенно замолчал.
— Не кричи, не надо. Я тебя слышу, — сорванным голосом сказала она и придвинулась к нему. Сама потянулась, нетвердыми руками схватилась за свитер и приникла к его груди. — Только не кричи так больше, я слышу.
Она слышала. Сквозь этот крик окрашенный яростью и злостью она наконец услышала его звенящую боль. Она ее почувствовала. Поняла изнутри и стала тихо плакать, уткнувшись мокрым лицом ему в шею.
Бажин усадил Машку на себя, стальным кольцом обхватил ее плечи, медленно выдохнул и заговорил тихо, почти шепотом, но она слышала и различала каждое его слово:
— Ты заставляешь меня делать тебе больно, а я этого не хочу. Я потом об это жалею. Я уже жалею.
Маша со вздохом оттолкнулась, села на нем удобнее, опираясь на его колени, как на спинку стула.
— Ты правда так сильно ко мне привязался?
Он выдержал паузу, но не намеренно. Ему тоже, как и Машке, потребовался глубокий вздох, чтобы выйти из этого тяжелого затягивающего молчания, как из комы.
— Да, — просто ответил он, но почему-то Машке почудилось в этом коротком слове больше смысла, чем в бесконечности красивых слов. Так просто и душевно прозвучал его ответ. Так по-настоящему искренне.
Машка смотрела ему в лицо, изучала, будто видела впервые, и втайне волновалась. Все хотела собраться с мыслями и сказать наконец ему что-то важное и решительное, но никак не могла сообразить, с чего же начать.
— Говори, — подтолкнул он, потому что прочитал в ее глазах это желание.
— Не знаю, с чего начать. Это будет бред…
— Машенька, ты хотя бы начни. А я в твоем бреде постараюсь найти для себя что-нибудь важное.
— Когда я говорила тебе, что хочу быть одна, это было правдой. Я хотела быть одна и не хотела ни с кем встречаться. И уж тем более я не хотела встречаться с тобой. Объяснять почему? Потому что ты абсолютно в моем вкусе. Весь. Потому что ты мой мужчина. Шансов устоять у меня не было. Меня как раз на таких тиранов тянет. Конечно, я сразу поняла, что это будет п*здец, что ты моя новая беда.