Стая
Шрифт:
Уф…
– При одном условии, доса дель Спада.
Она испуганно вскидывает глаза, выпрямляется, бледнеет. Я успокаиваю женщину:
– Знаете, в Империи есть такой обычай: после еды пьют натту со сладостями. Мы с вами поужинали, а вот о сладком забыли. Составьте мне, пожалуйста, компанию в этом достойном занятии.
М-да. Видели бы вы её глаза!..
Глава 10
– Каждому, кто принесёт десять живых мышей и сдаст их солдатам Империи, будет выплачено два диби! – Городской глашатай ещё раз всмотрелся в текст, написанный на листе бумаги, почесал голову, потом ещё раз посмотрел, повёл плечами и жалобно произнёс: – Честное слово, люди! Там так и написано!
Громовой хохот собравшейся толпы разрядил напряжение: от первого указа победителей жители Тираса ожидали чего угодно – массовых реквизиций, контрибуций, объявления о казнях и карах, грозящих им, но только не такого: командующий имперскими войсками объявил награду за обыкновенных живых мышей, которых полно в каждом амбаре или на гумне. Он что, сумасшедший? Впрочем, стоящие возле зачитавшего приказ герольда солдаты одним своим видом внушали почтение и подтверждали правильность услышанных слов. Тот вздохнул, набрал в грудь побольше воздуха, затем развернул второй лист, который ему протянул высокий военный:
– Сим подтверждается, что город Тирас берётся под руку Империи и обязан принести клятву верности Фиори. На территории города отныне действуют законы Атти Неукротимого, вводится равная ответственность перед законом для всех сословий, отменяется долговое рабство…
Восторженный рёв вознёсся, казалось, до самых небес.
– …Отменяется право первой ночи, барщина и оброк. Отныне каждый серв, простолюдин, подмастерье или ученик купца имеет право покинуть своего хозяина без выкупа, при отсутствии к таковому претензий у власти. Всем детям, начиная с семи лет, надлежит обучаться в школах со второго осеннего месяца и до второго весеннего месяца.
Вопли толпы стали ещё громче.
– Далее: никто не может быть наказан, казнён или убит иначе, чем по постановлению имперского суда либо приказу военных властей…
Восторженные крики стали тише, но не прекратились.
– И последнее: в связи с бедственным положением города командующий Восточным фронтом капитан Серг дель Стел принял решение о бесплатной гу-ма-ни-тар-ной… – глашатай произнёс незнакомое слово по слогам, – помощи. Главам городских кварталов, старостам окрестных сёл немедленно, в течение дня, подать списки всех жителей под их началом, в которых указать количество едоков в семье, их пол и род занятий. Попытка что-либо скрыть карается по законам военного времени казнью через повешение.
Шум толпы мгновенно затих, вновь воцарилось угрюмо-напряжённое молчание. Глашатай заторопился:
– После подачи списков обитателей согласно им главы семей и старшие смогут получить по этим записям продовольствие в обозе армии имперских войск по числу едоков из расчёта про-жи-точ-но-го ми-ни-му-ма…
Напряжение мгновенно спало, потом чей-то недоверчивый голос из задних рядов спросил звонким голосом:
– А расплачиваться чем? За еду?
Вперёд шагнул опять высокий военный:
– Ничем. Просто проследите, чтобы вас не обманули, и всё. Сказано же – гуманитарная помощь. Значит, бесплатная. И про мышей не забудьте. За них платим честно.
Народ стал переглядываться, перешёптываться, недоверчиво смотреть друг на друга. Но имперец продолжил свою речь, поясняя самым бестолковым и тупым:
– Список нужен, чтобы отметку сделать, кто уже получил, а кто нет. Это первое. Потом – надо знать, сколько продуктов дать. Много пока не можем, потому что, сами понимаете, большого обоза нет. Но по мешку муки на семью выделим, масла там, молока детишкам.
– Ха, мешок на семью! Да у меня детей пятеро, да брат безногий, и сноха безрукая. С ней рёсцы позабавились – пальцы отрубили, одни культяпки остались! И бабка, и дед парализованный! На сколько нам того мешка хватит, скажи, солдат? – Вперёд протолкался жилистый сухой мужчина с грязной бородой, но в чистой, хотя и старой, с заплатками одежде.
Выслушав пламенную речь, сержант Рорг спокойно парировал:
– Мука даётся из расчёта мешок в пятьдесят имперских килограммов на троих на неделю. Но сразу говорю: за воровство, за попытку продажи на рынке, за спекуляцию, за обман при составлении списков виновных в этом будем наказывать без всякой жалости. Империя строга, но справедлива: не воруй, не ленись, работай честно, и она к тебе со всей душой. Честному человеку бояться нечего. Работай только. Хочешь – на земле. Хочешь – на мануфактуре.
– Так земель у нас – раз-два и обчёлся! Всё равно придётся на поклон идти к лорду!
– Все земли лордов подлежат переделу. Это тоже закон. Далее – ни один лорд не имеет права заставить вас работать бесплатно, только за плату! Причём по имперским стандартным расценкам! Больше платить можно. Меньше – запрещено под страхом виселицы! – Голос сержанта прогремел последние слова, словно через усилитель.
Тишина на площади стояла гробовая. Где-то каркнула ворона, и тут же добрый десяток камней пробарабанил по тому месту, где сидела глупая птица. Чёрные перья разлетелись в разные стороны. Птица снова что-то сказала по-своему, но в следующее мгновение заткнулась навсегда – метко пущенный кем-то нож снёс ей голову. Метнулась тень, подхватила упавшую тушку, исчезла в переулках. И едва зрелище закончилось, сержант продолжил:
– Империя не бросит вас, поэтому просто живите, работайте и соблюдайте её законы. И, сьере, позаботьтесь о том, чтобы списки подали как можно скорее, дети ведь голодные…
Уговаривать разойтись никого не пришлось – с последними словами имперского солдата горожане ломанули с площади со всей скоростью, на которую были только способны после четырёх дней голодовки.
Рорг спрыгнул с помоста, с которого зачитывались указы нового правителя, но замер, потому что перед ним стоял оборванный мальчишка лет семи.
– Дяденька, а если я сирота, скажем? Кто за нас списки подаст? Или нам ничего не положено?
– Много вас? – Сержант мгновенно сообразил, что перед ним представитель городского дна. В войну появилось очень много детей, лишившихся близких. Мужчина присел на корточки, чтобы собеседник не задирал голову, положил ему руку на плечо, не обращая внимания на вонь и грязь лохмотьев, в которые тот был одет. – С тобой, парень, разговор особый. Ты прав – на вас бумаги составлять некому. И вряд ли кто этим займётся…