Стеклянная рука
Шрифт:
Вдруг хватка ослабла, и я грохнулся на пол. Я кашлял, горло ломило, по губам текла кровь. Запах гари был все отчетливей. И я понял, что это не галлюцинация. Я задрал голову и обнаружил, что из вентиляционной трубы валит жирный серый дым.
Мольберты успокоились, стекла перестали трескаться, я увидел, как что-то невидимое, неуловимое, какое-то мельтешение воздуха замерло перед ближайшим
«Смерть».
«Смерть».
Потом стало тихо.
И я ушел. И молчу. Выдумал историю про жадного художника, который решил устроить себе небольшую рекламу — и молчу. Так, на всякий случай. На всякий случай потому, что я позаботился о том, чтобы написавший на стене эти буквы больше никогда нас не беспокоил.
Тогда, в библиотеке, я оставил Тоску одну с журналом «Здоровье», а сам вернулся в квартиру Паровозова. Вернулся не только для того, чтобы послушать, что делается за дверью.
Я сел на пол, распаковал рюкзак. Достал бутылку со смолой, полил все вокруг: стены, шторы, мебель. Протянул от штор ручеек. Вытряхнул берестяную коробочку с порохом, насыпал горку. Самое главное — бикфордов шнур, изготовленный мной собственноручно по старинным рецептам. Горит от пятидесяти минут до часа, даже под водой. Отличная вещь, шедевр убойной технологии. Воткнул в горку, поджег. Шнур зашипел, приятно запахло порохом.
Примерно через час шнур прогорит. Порох вспыхнет и разогреет смолу. А когда смола разгорится, потушить ее будет трудно. Очень трудно. Разве что специальным огнетушителем.
Так все и случилось.
Бродячих призраков не бывает. Любому уважающему себя призраку нужен дом, а дома у него больше нет.
Об этом Тоске я не рассказал, не хотелось ее пугать. В конце концов это наше первое, можно сказать, совместное дело. Пусть у нее останутся о нем хорошие воспоминания. К тому же, когда по чуть сероватому холсту поползли неровные черные буквы, я понял. Понял, что в это дело нам лучше не ввязываться. Потому что это дело — серьезное. И опасное. Не детское это дело.
Я не сказал Тоске и еще кое-что.
Моя верная подруга гремела на кухне посудой,
На странице номер семнадцать гусят и поросят нет. Страница номер семнадцать густо замазана черной краской. Но с правого нижнего края краска слегка облупилась. И видно.
Белый мох. Чуть желтоватые стволы осин. Краешек размытого красного пятна.
Да, еще. Еще кое-что забыл прояснить. Откуда у меня все-таки этот альбом. Я обнаружил его в своем рюкзаке. На самом дне бокового кармана. Потом уже, когда все закончилось.
Когда и как он туда попал? За весь этот день я расставался с рюкзаком один раз, когда валялся под занавесом вместе с Пашей и Тоской. Я тогда прорезал дыру и выбрался наверх, а Паша и Тоска какое-то время оставались внизу.
Это Паша. Точно, это он.
Логическая цепочка такова. Запись, сделанная на выставке картин Паровозова, попадает Тоске — Тоска любопытна. Тоска — моя подружка, и это известно многим. Она прокручивает мне запись. Я загораюсь желанием отправиться на поиски ужасного альбома. Мы едем в клуб, там здорово пугаемся — и в итоге…
В итоге, ко мне попадает этот альбом. Паша сделал все, чтобы он ко мне попал. И чтобы я хорошенько испугался.
Кто тогда этот Паша?
У меня несколько версий. Но больше всего нравится слудующая. Паша — младший брат художника Паровозова. Тот самый, который рассказал девочке на выставке его историю. Он хотел разобраться с альбомом самостоятельно, но у него не получилось. Может, он испугался, может, еще что…
Только зачем ему понадобилось, чтобы альбом попал именно ко мне? Да еще таким необычным образом?
Зачем?
Кажется, я знаю. Паша оказался не таким уж глупым, как мне казалось. Ведь я единственный, кто никогда не возьмет бритву и не начнет отковыривать черную краску со страницы семнадцать. И кто не уничтожит альбом вовсе, кто будет его хранить. Надежно хранить. Вместе с лапой оборотня, зубами вампира и устройством, способным выполнять желания.