Стеклянные цветы
Шрифт:
— Ты… я тебе мороженое взял.
— Спасибо. — Амелия уже набрала полную ложку, отправила в рот. Он тоже зачерпнул, проглотил.
Певица вернулась на эстраду, запела трогательную ирландскую балладу — как назло, опять о несчастной любви.
Филипп понимал, что сделать вид, будто ничего не произошло, не удастся, придется что-то ответить. Но не сейчас, не здесь, не в толпе… Встретился с Амелией глазами и не выдержал:
— Слушай, давай уедем отсюда!
— Куда?
— Я отвезу тебя домой и поеду к себе. Честное слово, мне на
Первые несколько миль они ехали молча — он, как мог, оттягивал неизбежный разговор, Амелия тоже не подавала голоса. Наконец, свернув на шоссе, ведущее к поместью Трента, Филипп съехал на обочину и затормозил.
Сказал, не глядя в ее сторону:
— Зря ты это сказала…
— Почему? — она не стала делать вид, будто не понимает, о чем он.
— Неужели ты сама не понимаешь, что это осложнит наши отношения?
— Но я…
— Ты очень хорошая… красивая. И ты мне, в общем-то, нравишься. Но я не люблю тебя. Я Линнет любил — очень сильно. И мне теперь нечем любить, ничего не осталось — пусто внутри. Не нужно это тебе, ни к чему… я ведь тебе ничем ответить не могу. Так что не надо. Я в апреле уеду, а ты найдешь себе… хорошего какого-нибудь человека…
Филипп знал, что говорит не то и не так, но что он еще мог сказать? Что теперь он будет чувствовать себя окончательным мерзавцем, потому что одно дело — спать с ней, когда для них обоих это лишь развлечение, и совсем другое — знать, что она влюблена в него, а он с ней только потому, что ему нужны деньги и хорошая работа, обещанная Трентом.
— Так ты что, вообще один всю жизнь собираешься оставаться?
— Не знаю. Рано или поздно жениться, наверное, придется — когда девочка растет, лучше, чтобы рядом была какая-то женщина…
— А я в качестве жены тебе, конечно, не подойду?
Филиппу показалось, что в голосе Амелии прозвучали насмешливые нотки.
— Нет, — коротко ответил он и потянулся к ключу зажигания.
Его пальцы наткнулись на теплую живую преграду.
— Ты считаешь, что я не смогла бы стать хорошей матерью для Линни?
— А как ты сама считаешь?!
Впервые за время разговора он повернулся и взглянул на Амелию в упор. Она сидела лицом к нему; глаза терялись в тени, и в слабом свете видна была лишь усмешка, странная, немного кривая. И почему-то именно эта усмешка, как ничто другое, вывела его из себя.
— Сама ты как считаешь?! — повторил он, зная, что потом пожалеет о сказанном, но сейчас это лишь усилило его злость. — Вот ты скажи, если бы у тебя был ребенок, хотела бы ты, чтобы рядом с ним жил человек, от которого каждый вечер несет вермутом?! Человек, для которого напиться до такого состояния, что он ничего не помнит и не соображает — обычное дело, который может по пьяни или просто под настроение переспать с кем попало?! Для своего ребенка ты бы хотела такого… папу?!
Несколько секунд они молча смотрели друг
Снег сыпал крупными хлопьями. Дорога впереди была совсем белой — казалось, машина плывет в сплошном белом мареве.
Порой Филипп осторожно поглядывал вправо. Амелия сидела, уставившись прямо перед собой, напряженная, с сердито сжатыми губами.
Злости больше не осталось. Точнее, если и осталась, то на самого себя.
Какого черта нужно было говорить ей все это? Даже если это правда, то зачем?! Тем более в Новый год. Она ему — подарок, а он ей…
Тем более после ее слов. Особенно после ее слов!
Он снова покосился вправо. Амелия упорно смотрела в ветровое стекло.
Сумасбродная, взбалмошная и инфантильная, с нелогичными, чисто женскими вопросами… Не пройдет и двух недель, как она снова нетерпеливо и весело забарабанит в его дверь. И он откроет…
До дома Трента они доехали быстро.
Филипп затормозил у крыльца и, когда Амелия, не сказав ни слова, потянулась к двери, придержал ее за укутанное мехом плечо.
— Погоди! — На секунду прикрыл глаза, вздохнул. — Я тебе сейчас липшего наговорил — прости, пожалуйста!
Она взглянула на его руку, потом в лицо.
Он ожидал любой резкости, даже удара — но не внезапного смеха. Настолько внезапного, что в первый момент он показался издевательским.
— Филипп, миленький, не парься! — она легонько похлопала его по руке. — Я тогда, в баре, это просто так сказала — сама не знаю, зачем! — Глаза ее весело блестели, и улыбка выглядела вполне искренней. — А потом разговор уж больно в интересную сторону свернул. И было любопытно узнать, что ты обо мне думаешь, особенно после… ладно, неважно! — Сделала короткий пренебрежительный жест. — Так что ты на меня тоже не сердись.
— Ну, значит… друзья? — спросил он, постарался, как мог, улыбнуться.
— Друзья, — кивнула она. — И не дуйся на меня!
Он вытерпел прощальный поцелуй в щеку — с холодным носом, влажными губами и запахом духов. Амелия вылезла из машины, пошла наверх по заснеженным ступенькам. У двери обернулась, махнула рукой — и вдруг, сквозь продолжавшие падать снежные хлопья, показалась Филиппу странно, разительно похожей на гордую всадницу из подаренного ею шарика.
Глава восемнадцатая
Непонятно почему, но все выбранные Амелией игрушки Линни принимала на «ура». Что кенгуру, что (чтоб ее!) черепашку — что теперь шарик со всадницей. Он сразу вошел в число самых что ни на есть «драгоценностей».
Этому способствовала и Эдна, которая поставила шарик на каминную полку и разрешала девочке играть с ним лишь в качестве награды за примерное поведение.
Когда Филипп посмел возразить, Эдна безапелляционно заявила: «Зато она теперь без споров пьет морковный сок!».