Стеклянные цветы
Шрифт:
Игра с шариком превратилась в целый ритуал. Перед ней полагалось тщательно помыть руки, и лишь потом шарик торжественно вручался девочке, каждый раз с одним и тем же наказом: «Смотри не разбей!». Как подозревал Филипп, Эдна не случайно подгадывала один из «сеансов» шарика к семи часам вечера-то есть к просмотру своего любимого телесериала.
Линни сидела на ковре и трясла его, снова и снова с восторгом наблюдая, как оседают белые хлопья и королева (так девочка называла всадницу) появляется из-за снежного покрова; рассматривала
Что ж — в отличие от черепашки, королева, по крайней мере, молчала.
Зато сама Линни теперь каждый вечер, когда укладывалась спать, требовала, чтобы Филипп рассказал ей что-нибудь «про королеву». Не дожидаясь, пока он придумает, спрашивала сама:
— Папа, а куда она едет?
— Не знаю, наверное, домой, — послушно отвечал Филипп.
— А где она живет?
— В замке.
— А что такое замок?
— Это такой большой каменный дом. У него высокий забор с зубчиками.
— А зачем он с… с зубками?!
— Для красоты, наверное.
Ну как еще объяснить ребенку, которому недавно исполнилось два с половиной года, что такое «замок»?
Слава богу, хватало пяти-шести вопросов, чтобы Линни начинала задремывать. Тут полагалось перевернуть ее на животик, проверить, чтобы одеяло было подоткнуто и нигде не дуло, выслушать последнее сонное: «Папа, а он кусается?», сказать: «Нет, он добрый» (лишь потом сообразив, что речь идет о замке) — и можно было идти вниз.
Следующим вечером следовала новая серия вопросов:
— А у королевы дома есть собачка?
— Нет.
— А кошечка есть?
— Нет.
— Папа, а ты мне привезешь котенка?
— Да, если будешь себя хорошо вести.
Наутро Филипп получил нагоняй от Эдны, которая заявила, что не стоит обещать ребенку то, чего потом не дашь. А против кошки она будет возражать категорически: от кошек одни хлопоты, антисанитария и котята.
Заскрежетав зубами, он мысленно пообещал себе, что как только поселится вместе с Линни, непременно купит ей котенка. Или щенка.
За оставшуюся до его отъезда в Мюнхен неделю девочке так и не наскучила любимая тема. В последний вечер Филипп снова услышал привычное:
— Папа, про королеву!
— Ну, и что же тебе рассказать? — терпеливо спросил он.
— А у нее в зам…ке, — с запинкой выговорила Линни непривычное слово, — есть игрушки?
— Есть.
— Какие?
— У нее есть кенгуру и автомобильчик, — Филипп надеялся, что от монотонного перечисления дочка быстрее задремлет, — и черепашка…
— Как у меня?
— Да, как у тебя. И… — он пошарил взглядом вокруг — что бы еще сказать?! — и тигр, и собачка плюшевая. И еще у нее есть, — внезапно осенило его, — еще у нее есть стеклянные цветы!
— Какие цветы? — полусонная уже Линни широко раскрыла глаза.
— Стеклянные, очень красивые. Закрой
Девочка с готовностью зажмурилась.
— Они стеклянные и такие хрупкие, что их нужно брать очень осторожно, чтобы они не разбились, — начал Филипп. — У королевы их много, самых разных — есть и красные, и синие с желтыми сердцевинками, и белые, и розовые. Они стоят в каждой комнате в больших вазах, и вьются по стене, как вьюнки у нас на крыльце, и тихонько позванивают, будто маленькие колокольчики…
То, что стеклянные цветы позванивают, он выдумал сам, для большей «сказочности». Впрочем, в этом не было нужды — Линни уже спала и ничего не слышала.
В кожаных джинсах и в свитере, с рюкзачком у ног, Амелия выглядела как студентка — разительный контраст с той дивой в вечернем платье, которую Филипп лицезрел прошлый раз. Нашел он ее, как обычно, в баре. Она сидела за стойкой и перехихикивалась с каким-то парнем, игриво хлопая его по руке всякий раз, когда тот пытался глотнуть из ее бокала.
Честно говоря, Филипп немного опасался, как они встретятся после оставившего неприятный осадок «послесловия» к новогодней вечеринке. Хотя расстались они тогда вроде бы вполне нормально, но не сочтет ли Амелия, поразмыслив, себя все же обиженной и не начнет ли по этому поводу очередную «войнушку»? Да еще телефон свой за всеми этими разговорами он забыл ей дать…
Он подошел и скромно пристроился сбоку стойки. Баронесса тут же встрепенулась, соскочила с табуретки и подлетела к нему.
— Привет! Ты чего так долго?
С некоторым удивлением он обнаружил, что соскучился по ней. После занудной физиономии Эдны и ее попреков задорная улыбка Амелии подействовала на него как глоток свежего воздуха.
— Привет!
— Ну, пойдем в самолет уже?! Сейчас ка-ак залягу — и до самого Мюнхена без просыпу! — сообщила баронесса.
Намерение свое она выполнила в точности. Благо самолет был полупустой, расположилась на трех сидениях, собрав в кучу все имевшиеся там подушки, и не проснулась даже на обед.
Мюнхен встретил их дождем, холодным и неприятным. За то время, что они спускались по трапу и шли к автобусу, волосы Филиппа промокли насквозь. Одно утешение — машина ждала их на крытой стоянке, так что больше мокнуть не пришлось. Пока он загружал в багажник чемоданы, Амелия стояла рядом и ухмылялась во весь рот, едва захлопнул крышку — протянула руку и потребовала:
— Дай ключи!
Филипп взглянул на нее с легким удивлением.
В ответ она, радостно заверещав: «Дай ключи — дай ключи, дай-дай-дай ключи-ии!», сплясала какое-то подобие индейского боевого танца, развернулась к нему спиной, громко хлопнула себя по обтянутому кожей заду, снова повернулась лицом, показала язык — и лишь потом соизволила объяснить смысл сей пантомимы: