Стеклянные крылья
Шрифт:
Демант сделал вид, будто отмахивается.
– Я не обсуждаю своих пациентов. Никогда!
Побарабанив по столу, он наклонился вперед, словно хотел поделиться с Йеппе секретом.
– Не забывайте: эмоции не существуют отдельно. Месть неразрывно связана с угрызениями совести, вина идет об руку с обидой от того, что вас вынудили совершить поступок, за который вы себя вините. Обоюдоострый меч, чей владелец чувствует себя и жертвой, и палачом.
Он кивнул пару раз, будто подтверждая сказанное.
– Ладно, спасибо.
Йеппе решил, что не вытянет из психиатра ничего конкретного, и встал.
– Пока вам разумнее не встречаться
Он улыбнулся.
– Вы же не забыли, что я психиатр? Психически неуравновешенных людей мне избегать довольно тяжело.
– Вы знаете, о чем я. А еще в ближайшее время вас будут охранять. Двое полицейских. Они будут держаться в стороне, но мы не можем рисковать…
Демант прервал его кивком.
Йеппе договорил:
– Мне нужно подтверждение вашего алиби на вчерашний вечер – что вы беседовали по видеосвязи с пациентом из Франции. Я понимаю, что вам неприятно просить о таком пациента, но тут, к сожалению, ничего не поделаешь. А еще Бо Рамсгорд разрешил полиции посмотреть медкарту его дочери – за тот период, пока она жила в интернате.
Демант пару раз моргнул.
– Я не знаю, где ее медкарта. Времени много прошло.
– Два года – разве у вас нет ее в электронном виде? Принесите завтра утром в полицейское управление. Давайте в районе восьми? Найти успеете?
Он нехотя кивнул, и, прощаясь, Йеппе протянул ему руку. Ладонь у психиатра небольшая, но сильная.
– Да, и последний вопрос. В «Бабочке» работали повар и две медсестры – их имен Рита Вилкинс не помнит. А вы?
– Нет. К сожалению.
Петер Демант ответил сразу, без колебаний. И тем не менее Йеппе не сомневался, что тот соврал.
В барабанные перепонки лилась органная музыка. Мария Бирк подняла глаза к сводчатому потолку Хольменской церкви и старалась следить, как играет органист. Она улеглась, и под ней затряслась деревянная скамейка. В дождь хорошо прятаться в церквях. Обычно там тихо и пусто, но иногда репетирует хор – почти концерт для одного слушателя.
Обрушившаяся на нее музыка приятно щекотала нервы. Иногда она так сильно злится. Хотя знает, что злиться бесполезно, что хуже делается ей самой. Со временем она научилась себя уговаривать. Но получалось не всегда.
Вспомнить только все те случаи, когда она стояла перед запертой дверью кабинета и покорно дожидалась врача, который слишком занят бумагами, чтобы поговорить. Вспомнить только повернутые к ней спины, торопливые взгляды и перегруженные отделения больниц, где не хватает сотрудников, – там нечего предложить, кроме вымученного сочувствия. И лекарств.
Извините.
Вы же все понимаете.
Мы увеличим вам дозу.
Она сжала руки в кулаки и прижала их к глазам.
Ким был другим, он не жалел времени на долгие разговоры и помогал ей понять саму себя. То, что после «Бабочки» она освободилась от надзора психиатров и могла жить одна, – целиком и полностью его заслуга. Она до сих пор злилась, вспоминая о еженедельном обходе в отделении со свободным режимом – врачи пытались за пятнадцать минут выстроить разумные планы на будущее. У психиатрических больниц нет ресурсов на лечение – они представляют собой парковки, где пациенты живут рядом со множеством других пациентов,
Она уже потеряла счет, сколько раз с группой пациентов узнавала, что во всем Копенгагене осталась лишь одна больничная койка и что им самим предстоит решить, кому она нужна больше.
Мария не сама захотела жить на улице – ее вынудили. Для ее болезни в обществе не нашлось места – теперь, когда она стала взрослой. Напротив, она стала замечать недоверие, даже агрессию окружающих – тех, кто прежде хвастался заботой о людях, страдающих психическими заболеваниями. Эта ложь предназначена для здоровых людей, чтобы не разрушать им представления о собственной правильности и внимательности. Для неполноценных сочувствия не нашлось; для дурачков, которые молотят головами об стену. Они опасны.
«Когда я стала опасной?» – думала она. Закрытая, тихая, ранимая Мария. Со временем тревожный ребенок избавился от страха и вобрал в себя гнев. Она уже не боялась темноты, одиночества, теней. Теперь она сама стала темнотой и тенями, безо всяких сомнений давала сдачи, когда ее обижали. Когда это произошло? Когда ее тело стянули ремнями и она кричала среди голых стен? Под воздействием непонятной химии? Когда Ким умер?
Если нужно раз за разом выносить невыносимое, приходится делать боль своим союзником.
Приведи меня, бедного грешника, к праведности Твоей…
Где-то над головой звенело чистое сопрано. Она села, собрала вещи и двинулась к выходу.
Еще много чего предстоит сделать.
Глава 14
The party’s over, it’s over, the party’s over, it’s fucking over now… [17]
В усталом мозгу Йеппе крутилась нигилистская рок-мантра Prophets of Rages, сам он шагал по Готерсгаде в сторону моста Королевы Луизы. Раньше ему часто хотелось принять таблетку, чтобы заглушить внутренний саундтрек. Таблетки не существует – это он мог заявить с полной уверенностью, испробовав на себе большинство, но пока медицинские исследования финансируются, остается надежда. Пока ему ничего не оставалось, кроме как устранить напряжение, которое и включало в голове музыку. Раскрой дело, амиго, поспишь ночью – и внутренний музыкальный автомат включаться не будет!
17
«Вечеринка окончена, окончена, вечеринка окончена, окончена, блин…» (англ.). Слова из песни «The Party’s Over» группы Prophets of Rage.
Он перешел по пешеходному переходу Фаримагсгаде и достал телефон. Нюбо написал по электронной почте – подтвердил, что все три жертвы умерли одинаково и примерно в один и тот же промежуток времени трех последних ночей, то есть где-то между полуночью и тремя часами.
А еще звонила комиссар. Ей придется подождать. Йеппе не нужно напоминать, как важно найти преступника, который режет жертв и оставляет их в городских водоемах.
Сквозь игравшую в голове мелодию пробился шум машин – в том месте, где на Готерсгаде открывался маленький кусочек Парижа, Копенгагенские озёра. На берегу озера, рядом с мостом, ждал психолог полиции.