Стеклянный Джек
Шрифт:
– Да! – завизжал он. – Да! Да! Да!
И схватил Жака за горло, так что складки его кожи заколыхались у того над плечами.
Внезапность и ярость этого поступка застали Жака врасплох. Гордий был намного тяжелее, и они оба с силой врезались в стену. Удар оказался для Жака болезненным. Но его шею стискивали куда более мучительным образом.
Он ушел глубже внутрь себя, отделился от боли, которую испытывал. Куда он ушёл? Сложно сказать. Вероятно, в ящик. Но, даже если так, ящик остался нетронутым, закрытым. Где-то – на совершенно другой орбите, далеко во тьме за Юпитером – летало его
Он угомонил свои мысли. Вот его мозг. Вот то, что спрятано в ящике из кости, в его собственной голове. Вот камень под его правой рукой. Он ощутил этот камень: большой, с острыми краями. Попытался схватить. Упустил, задев лишь кончиками пальцев, и камень закружился в воздухе. Попытался снова, чуть придвинул его и преуспел.
Ситуация была деликатная. Он хотел, разумеется, свести травмы к минимуму и как-то обойтись без серьезных порезов, ран или больших ссадин. Но надо было действовать.
Нелёгкое дело.
Он успокоил своё сердцебиение.
Вот его глаза, вот зрительный нерв, передающий воздействие потока фотонов, ударяющих в сетчатку. Две дыры в ящике из кости. Он весь обратился в зрение и увидел нависшее лицо Гордия, искаженное яростью. Ромбовидный шрам в центре его лба мерцал красным, точно злобный глаз. Третий глаз, связанный с душой. Но собственные глаза Жака передавали странно искаженную картину – овал, окруженный тьмой. Он понял, что не дышит, что бесполезно и пытаться. Надо было решиться и что-то сделать с камнем в руке.
Все варианты были перед ним как на ладони. Ударить несколько раз в шею или, быть может, в лицо.
Тогда Гордий точно успокоится, но открытых ран не избежать. Врезать ему по затылку, где длинные всклокоченные волосы смягчат удар, – вероятно, кожу это не повредит, но нет гарантии, что Гордий его отпустит. Оставался только последний, третий вариант.
Его поле зрения сужалось. Рядом кто-то хрипел, задыхаясь. Это был он сам. Жак рассчитал траекторию, нащупал самый острый край камня, занёс руку.
И изо всех сил ударил Гордия в глаз.
Траектория вышла замысловатая, кривая, их лица оказались слишком близко друг к другу, и Жак задел собственную голову. Но заострённый край камня вонзился в глазное яблоко.
Гордий взвыл и отпустил шею Жака. В каком-то смысле это был самый сложный момент; диафрагма Жака инстинктивно пошла вниз, воздух хлынул по воспалённому горлу, сердцебиение перешло в бешеный барабанный бой, и физиологичность всех этих процессов почти вытянула Жака из его укромного местечка в ящике. Но он не мог себе позволить потерять контроль. Он должен был свести физический ущерб к минимуму.
Он с трудом вернул себе внутреннее спокойствие. Он прижал левую руку к затылку Гордия, а правой продолжил вдавливать острый конец камня в глазницу. Вопли Гордия сделались на полтора тона выше. Теперь он хватался руками за собственное лицо, пытаясь избавиться от камня.
Хватит. Жак отпустил его, отлетел к стене и полностью вернулся в своё тело. Это оказалось неприятно: горло терзала жгучая боль, как будто его раздавили и ободрали. Другая, особенная боль ритмично
Жак открыл глаза. Пятёрка ему аплодировала. Вот что это был за звук.
– Браво, Бегунок, – сказал Марит. На его лице сияла широкая улыбка. – Я думал, ты здесь мёртвый груз, но оказалось, что ты наделен… – Он взмахнул рукой, словно ставя замысловатую подпись под важным письмом, как делали в древности: – Похвальной изобретательностью.
– Это было здорово, – согласился Давиде. – Может, вам стоит драться почаще. Ради борьбы со скукой.
Э-дю-Ка хмыкнул.
– Будете нашими древнегреческими гладиаторами! – сказал он.
– Римскими, – сказал Луон.
– Какая разница! Главное, это весело.
Жак трижды глубоко вдохнул, чтобы успокоить измученные лёгкие, и пробрался вдоль стены к Гордию. Толстяк вопил уже не так громко: лицо он прятал в ладонях. Когда Жак коснулся его плеча, он вздрогнул.
– Дай посмотрю на твой глаз.
– Прости. Прости, – провыл Гордий.
– Ну хватит, Горд, – сказал Жак, аккуратно отводя в сторону его большие руки. – Дай я посмотрю, что тут у нас приключилось.
– Не знаю, что на меня нашло! Прости меня – ты же мой единственный друг! Прости!
– Ну хватит, хватит, – сказал Жак. Гордий зажмурил здоровый правый глаз, но левый выглядел ужасно. – Давай-ка сюда, к скрубберу. Надо промыть глаз.
– Мне просто было так холодно… я устал от того, что мне всё время холодно…
Гордий позволил Жаку подтащить себя к скрубберу и лишь слегка вздрогнул, когда облако водяных капель коснулось его раны. Все по-прежнему наблюдали.
– Поцелуй его, – посоветовал Марит. – Поцелуй как следует.
Он хрипло рассмеялся. Жак вскинул взгляд, потом опустил. Он беспокоился, что повредил не только глазное яблоко, но и кожу вокруг него, щёку или бровь. Его волновал не порез как таковой – простая рана должна была быстро зарубцеваться. Но среда, в которой они находились, была нездоровой, поддерживать гигиену посреди такого количества дерьма и грязи, летающей в воздухе, было очень сложно, и любой порез мог воспалиться. Кто знает, к чему могла привести инфекция, – даже к большим гноящимся ранам. Гордий мог умереть в мучительной агонии. Жак этого не хотел. Рана на лбу оказалась неприятной неожиданностью, но она, к счастью, неплохо зажила. Во второй раз ему так не повезёт.
Он раздвинул веки Гордия, и тот захныкал, но не очень громко. Зрачок разрушился, сквозь дыру вытекла часть желеобразного содержимого глазного яблока. Но Жак решил, что само по себе оно стерильно и должно будет – он точно не знал – затянуться или зарубцеваться, как-то так. Он позволил векам закрыться и снова промыл глаз водой.
– Не трогай, – приказал он Гордию. – Пусть заживёт. Через день-два перестанет болеть.
Гордий, преодолев этапы ненависти и раскаяния, перешел к возмущению.