Стеклянный Джек

Робертс Адам

Время шло. Тёмные стены сделались ещё темнее. Они теперь были воплощением черноты, совершенной тьмой. Они горели, мерцали, сияли темнотой. Таков был истинный цвет Вселенной. Таким был космос на протяжении сотен тысяч лет после Большого взрыва, а теперь этот цвет проглядывал лишь в углях, оставшихся на месте пожара.

Крышка ящика дребезжала и подпрыгивала.

Надежда была только на воду, иначе их всех ждала смерть. Жак задумался над этим: с ним могли приключиться вещи и пострашнее смерти. Конечно, что-то получше тоже могло случиться.

Он спрятал кусок стекла

под рубахой. Если они не найдут лёд побыстрее, от него уже не будет толку, и вообще ни от чего – ни сейчас, ни потом. От этой мысли он ощутил подобие спокойствия. Она почти не вызывала недовольства; ну разве что самую малость – у той его части, что держалась в самой глубине разума, у его Воли. И он всё-таки хотел закончить своё окно. Своё миниатюрное окошко. Малюсенькое окошечко.

Любой из них мог сорвать временную печать, закрывавшую дыру на потолке, – камень, державшийся на фекальном цементе, – и убить всех остальных. Это было проще простого.

Он дремал. Ему снились бессвязные сны. Доверенным лицам Улановых снились осознанные сновидения, в которых они решали проблемы, разгадывали загадки, раскрывали заговоры, отыскивали преступников. Столь удивительная отчетливость грез была недосягаема для Жака.

Мо тряхнул его и разбудил: время бурить. Его голова казалась слишком маленькой для напирающей изнутри лавы, в которую превратилось серое вещество. Больно, как больно. У этих ощущений была тёмная, притягательная сторона: он не мог отрешиться от них, как поступал с обычной болью. Жак отделил свой разум от каркаса из нервов и мышц, но усталость и ноющая боль никуда не делись. Его душа покрывалась серыми пятнами отчаяния.

Только сухой камень. Медленно, как же медленно. Жак отключил шланг, поводил по камню буром и просеял закружившиеся крошки. Хрупкий черный уголь, холодные и неумолимые, как грех, магматические осколки, силикаты – но никакого льда. Жак присоединил шланг обратно и стал очищать участок от мусора.

Он погрузился в неглубокий, беспокойный сон и одновременно продолжал бурить, а потом проснулся от пинков и тычков усталого, раздраженного Луона:

– Бегунок! Бегунок! Да очнись ты!

Он напоролся на ледяную жилу и теперь выбрасывал лёд в космос через шланг.

Следующий час прошел не то в бреду, не то в тумане. Они переместили все три бура к жиле – широкой реке голубовато-чёрного льда – и вырезали большие куски, которые потом тащили по туннелю и скармливали скрубберу. Лёд! Наконец-то! Встроенная в скруббер синтез-ячейка работала, вода перерабатывалась, и уровень кислорода начал повышаться. Понадобилось много времени, чтобы отчаяние, охватившее Жака, отступило.

Спасены.

Они надолго погрузились в безделье, прерываясь лишь для того, чтобы рассосать кусочек из нового запаса льда или пожевать немного ганка. Все испытывали невероятное облегчение.

Альфы попрятались по своим комнатам, остальные парили в главной пещере. У них теперь тоже имелись комнаты – у всех, кроме Гордия, – но там было холодно и одиноко, поэтому они предпочитали держаться вместе. Гордий, у которого теперь были вечно синие

губы и отсутствующий взгляд, дрожал в каком-то странном ритме и бормотал себе под нос, вновь и вновь повторяя одно и то же.

Марит сунул голову в комнату Давиде и что-то шептал – вероятно, подстрекал на бунт. Жак был слишком измотан и опустошен, чтобы беспокоиться.

Вездесущие пыль и каменная крошка в воздухе медленно и неотвратимо свивались в спирали и вихри, подчиняясь неторопливому вращению Лами 306. Их мир, их тюрьма вращалась вокруг своей оси посреди космоса, словно человек, которого мучили беспокойные сны.

Жак дремал, просыпался, дремал, просыпался.

Ящик был запечатан. Казалось, человеку не под силу его открыть. Только очень слабые звуки, доносившиеся изнутри, показывали, что там вообще что-то есть.

Вжж, вжж.

Он вытащил свой кусок стекла и начал полировать его и шлифовать. Теперь уже недолго. Но он работал медленно, не рисуясь. Асимптота вселенского экзистенциального разочарования приближалась. Такова геометрия космоса. Он чёрный и серый, синий и пурпурный, и…

– Бегунок! – сказал Марит. Он подплыл совсем близко, так что Жак почувствовал его зловонное дыхание на своём лице. Лишь неимоверная усталость помешала ему вздрогнуть или вскрикнуть от неожиданности.

– Марит, – прохрипел он.

– Ну и как, закончил ты своё окно?

Он посмотрел на человека, задавшего вопрос. И почти что сказал: ты сам окно, потому что все твои планы прозрачны. Но он бы ничего не выгадал, если б Марит понял, что ему известно.

– А что?

– Я уже давно собирался тебя спросить, – сказал Марит, подтягивая тело ближе, но держа голову на прежнем месте, – как же всё-таки ты потерял ноги? Или ты таким родился?

Жак приложил большой палец к подбородку и сильно надавил. Собрался с духом.

– Одно из двух, определённо, – ответил он.

На самом-то деле, конечно, Марита это вовсе не интересовало.

– Знаешь, Э-дю-Ка давно наблюдает за тем, как ты возишься со своим стеклом. Наблюдает! Он сказал, что заберёт его, когда ты закончишь. Я спросил – зачем? Но это и неважно. Да просто так. Хочет его забрать, и всё тут. Ему нравится запугивать.

Жак склонил голову набок:

– Ты что-то замыслил?

Глаза Марита мерцали: левый-правый, левый-правый.

– Слушай, – сказал он. – Так больше продолжаться не может. Мы чуть не задохнулись! Э-дю-Ка прокололся, друг. Ты ведь и сам заметил? Это лишь вопрос самосохранения. Давиде понял. И я тебе кое-что скажу. Мне кажется, ты достаточно сообразительный и тоже всё видишь.

– Моя поддержка и верность… тебе, Марит? А взамен?

Посиневшие губы Марита изогнулись в отвратительной улыбке.

– Не любишь ходить вокруг да около, Бегунок? Хорошо. Мне это нравится. Ну ладно, давай прямо к делу. Давиде и Мо со мной. Ты видел, как Луон относится к своему так называемому заместителю. Э-дю-Ка остался один, на самом краю. Что ты получишь в обмен на свою помощь? Тебе станет легче жить в нашей маленькой тюрьме. Ты поднимешься на ступеньку вверх.