Стеклянный отель
Шрифт:
– Можете представить, что мы устроили свадьбу в мэрии? – добавила Винсент.
– Боже, – произнес Марк, а Луиза сказала: – Мне нравится ваш подход. Донна скоро выходит замуж – наша дочь, – и это кошмар, столько суеты с организацией, логистикой, столько переживаний и головной боли, меня так и тянет посоветовать им взять пример с вас и просто тайно пожениться.
– Есть свой смысл в том, чтобы пожениться тайно, – ответил Джонатан. Свадьба – это сложное предприятие. Нам не хотелось никакой шумихи.
– Пришлось уговорить его, чтобы он взял выходной, – вмешалась Винсент. – А то сначала он предлагал пожениться во время перерыва на обед.
Все засмеялись, и Джонатан обнял ее. Винсент чувствовала, что ему нравится ее
– У вас был медовый месяц? – спросил Марк.
– На следующей неделе мы поедем в Ниццу, а потом в Дубай на выходные, – ответил Джонатан.
– Да, – сказал Марк, – помню, ты говорил, что тебе там нравится. Винсент, а ты уже была?
– В Дубае? Нет, еще ни разу. Жду с нетерпением.
И так далее и тому подобное. Ей не хотелось врать, но она ясно осознавала свое положение. Работа в баре научила ее притворяться. Ложь давалась ей на удивление легко, и это даже беспокоило. В ту ночь, когда Джонатан подошел к бару в отеле «Кайетт», кто-то оставил на окне ужасную надпись, а Винсент тем временем натирала бокалы, считала минуты до конца смены и задавалась вопросом, как ей вообще пришло в голову сюда переехать. Она пыталась представить свою дальнейшую жизнь и не видела для себя никакого будущего: можно было, конечно, уйти из этого отеля и устроиться в другой, а потом в еще один, и еще один, и так до бесконечности, но увольнение из «Кайетт» не изменило бы сути вещей. Беда Винсент тянулась из года в год: она знала, что отнюдь не глупа, но можно быть умным и не знать, чем заняться в жизни, равно как можно понимать важность университетского диплома, но не желать взваливать на себя непомерную ношу в виде кредита за обучение; к тому же среди коллег Винсент в баре были люди с высшим образованием, поэтому очевидно, что диплом не всегда спасает. Одни и те же мысли преследовали ее по кругу, и ее затошнило и от них, и от себя самой, когда к барной стойке подошел Джонатан. В том, как он с ней разговаривал, в его богатстве, бросавшемся в глаза, и не менее очевидной заинтересованности в ней, она увидела путь к гораздо более легкой жизни или, во всяком случае, другой жизни; шанс пожить в другой стране, заняться чем-то другим, помимо работы в баре, и в другом месте, – перед такой перспективой было трудно устоять.
Необходимость лгать, что они женаты, омрачала ее мысли, но все же не настолько, чтобы ей захотелось сбежать. «Да, я плачу за эту жизнь, – говорила она себе, – но цена за нее вполне разумна».
Джонатан не рассказывал о Сюзанне, своей настоящей жене, но прошлое всегда маячило где-то рядом. Иногда он был в настроении послушать истории Винсент из ее прошлой жизни. Она осторожно делилась своими воспоминаниями.
– Однажды, когда мне было тринадцать, – сказала она, лежа в постели воскресным утром, – я покрасила волосы в синий, и меня исключили из школы за то, что я оставила граффити на окне.
– Ну ты даешь. И что ты написала?
– Последние слова одного философа – как тебе такое? Я наткнулась на эту фразу в какой-то книге, и мне она очень понравилась.
– Похоже, ты была развита не по годам, но звучит довольно мрачно, – откликнулся он. – Я боюсь даже спрашивать.
– Смети меня. В ней есть какая-то прелесть, правда?
– Ну, может быть, для впечатлительной тринадцатилетней девочки, – ответил он, и она запустила в него подушкой.
Она не стала говорить, что за две недели до этого умерла ее мать и что за ней исподтишка следил брат и видел, как она оставила эту надпись, да и не упомянула, что у нее вообще есть брат. В любой истории всегда можно опустить массу подробностей.
В этой фразе нет ничего мрачного, подумала она на следующее утро в поезде по пути в город. Дело было совсем в другом. Она никогда не была уверена, чего хочет от жизни, у нее не было вектора, но она знала одно: ей хочется, чтобы ее смели с ног, выделили из толпы, и когда это случилось – когда Джонатан протянул ей руку и она ее приняла, когда она всего спустя неделю сменила пораженные плесенью комнаты для работников в отеле «Кайетт» на огромный дом в чужой стране, – на удивление, она ощутила растерянность, и ее удивляло собственное удивление. Она сошла с поезда на Центральном вокзале и растворилась в потоке людей на Лексингтон-авеню. Как я оказалась на этой незнакомой планете, так далеко от дома? Но странным и чуждым этот мир казался не только и даже не столько из-за перемены места – дело было в деньгах. Она дошла до Пятой авеню и бесцельно бродила, пока ее внимание не привлекла пара желтых перчаток из тончайшей кожи в витрине. Все вещи в этом магазине были прекрасны, но от желтых перчаток исходило особое сияние. Она примерила их и купила, не глядя на ценник, потому что кредитная карта в мире денег была волшебной, неосязаемой сущностью.
Она вышла из бутика с перчатками в сумочке, и ее мысли начали блуждать. В то время ее жизнь была настолько иллюзорной, что она часто начинала представлять другие версии реальности, другие цепочки событий: например, в альтернативной версии своей жизни она могла уволиться из «Кайетт» до приезда Джонатана и вернуться на прежнее место в отеле «Ванкувер», или он мог заказать завтрак себе в номер, вместо того чтобы сесть в баре, или же заказать завтрак в баре, но остаться равнодушным к Винсент; в иной реальности она по-прежнему жила на служебном этаже отеля «Кайетт» и год за годом ночи напролет проводила, подавая напитки богатым туристам. Ни один из этих сценариев не казался менее реалистичным, чем ее нынешняя жизнь, и порой ее охватывала острая тревога: возможно, где-то существуют другие версии ее жизни, другие Винсент в других обстоятельствах.
Она постоянно читала газеты, так как остро чувствовала нехватку образования и хотела быть эрудированным человеком, осведомленным, но в мире денег за чтением какой-нибудь новости она все чаще начинала размышлять на отвлеченные темы: какой была бы альтернативная реальность, скажем, без войны в Ираке; что случилось бы, если бы жуткую эпидемию свиного гриппа в Грузии не удалось остановить; она представляла, как вспышка гриппа в Грузии охватывает весь мир и приводит к краху цивилизации. В параллельной реальности Северная Корея не стала бы запускать ракеты, в Лондоне не взорвались бы бомбы, а у премьер-министра Израиля не случился бы инсульт. Можно было углубиться и дальше в историю: в другой версии Корейский полуостров не был разделен, Советский Союз не вторгался в Афганистан, «Аль-Каида» не существовала, а Ариэль Шарон умер в молодости в бою. Она продолжала эту забаву, пока не начинала кружиться голова, и тогда, наконец, усилием воли останавливала себя.
Одной из первых покупок Винсент была дорогая видеокамера Canon HV10. Она начала снимать видео в тринадцать, через несколько дней после того, как пропала мать и бабушка Каролина приехала из Виктории ее поддержать. В первую ночь после приезда, когда Винсент сидела за столом после обеда, пила чай – эту привычку она переняла от матери – и неотрывно смотрела на холм у воды, ожидая, что мать вот-вот поднимется по лестнице к дому, бабушка положила на стол коробку.
– Я кое-что привезла для тебя, – сказала она.
Винсент открыла ее и увидела видеокамеру Panasonic. Она знала, что это новая модель формата DV, но на ощупь камера была неожиданно тяжелой. Что ей делать с этой камерой?
– В молодости, когда мне было 21 или 22, – начала свой рассказ Каролина, – у меня был тяжелый период.
– Почему тяжелый период? – Винсент впервые за много часов или даже весь день что-то сказала вслух. Слова застряли у нее в горле.
– Неважно. Подруга-фотограф отдала мне камеру, которая стала ей не нужна. И она мне сказала: «Просто фотографируй что-нибудь каждый день, может, тебе станет лучше». Мне, если честно, показалось, что это дурацкая идея, но я попробовала, и мне правда стало лучше.