Стелла искушает судьбу
Шрифт:
Марина Игоревна Козырева оказалась не грозной грузной матроной с пронзительными глазами и родинкой над усатой губой, какой представляла ее себе Стелла, а хрупкой молодой миловидной женщиной, которой скорее всего приходилось прикладывать массу усилий, чтобы сохранять на лице выражение строгости. С первого взгляда было видно, что она очень добра, хотя и пытается казаться суровой и бескомпромиссной.
У Стеллы сразу отлегло от сердца, и она широко и приветливо улыбнулась.
«Тяжело ей здесь, наверное, работать? Нет, все правильно! Как же иначе? С детьми без доброты нельзя. Они же дети…» —
Марина Игоревна предложила посетительнице сесть и, сняв крупные очки в красивой оправе, принялась сосредоточенно протирать их вышитым платочком.
— Я… Я не знаю, что вам посоветовать, — начала она задумчиво. — Ваш педагог… Галина Борисовна, она просила меня посодействовать. Но я даже не представляю, с какой стороны к этому подступиться. Давайте сделаем так: вы просмотрите несколько личных дел, выберете то, что вас заинтересует, и мы вместе посетим семьи… Ну и, конечно, я постараюсь осветить общую картину. Неблагополучно у нас в городе. Ох неблагополучно! Ведь сколько зон вокруг. Просачивается дрянь всякая. А дети — они как губка. Да еще если в доме Бог знает что творится… — Козырева вздохнула и, тряхнув короткими пушистыми русыми волосами, спросила: — Устроит вас мое предложение?
— Конечно.
— Тогда садитесь за соседний стол и приступайте. Я вам все подготовила.
Часа через два Стелла спешила за Козыревой по еще заснеженным, но залитым мартовским солнцем улицам Перми. Им предстояло посетить несколько семей, если, конечно, с ними захотят разговаривать и вообще пустят. Именно поэтому, вняв предупреждению Марины Игоревны, Стелла отобрала не три, а шесть адресов.
Они остановились перед старым двухэтажным домом, выкрашенным в немыслимый линяло-коричневый цвет. Штукатурка во многих местах облупилась, так же как и краска на окнах — подслеповатых, крохотных и вопиюще грязных, уныло взиравших на освещенную солнцем улицу. Кое-где стекол и вовсе не было — в рамах торчали куски фанеры, свернутые комьями рваные и грязные одеяла и даже покрытая сальными пятнами подушка. У Стеллы мороз пошел по коже. Со второго этажа дома долетали пьяные крики, кто-то старательно, но абсолютно фальшиво пытался затянуть: «Вы слыхали, как поют дрозды?..» Она вопросительно посмотрела на Козыреву.
— Да-да, — отозвалась та. — Нам именно сюда.
— Но разве могут люди так жить? — ужаснулась Стелла, карабкаясь по заплеванной лестнице, в которой ступени кое-где частично раскрошились, а кое-где просто отсутствовали.
— Люди — нет. А эти… И ведь никак родительских прав не можем лишить, а ребятишек спасать надо…
Козырева заколотила кулаком в обшарпанную дверь.
— Чего надо? — послышался хриплый мужской голос.
— Лейтенант Козырева из детской комнаты милиции.
Мужчина за дверью заматерился.
— Настучали, суки! — посоветовал кому-то заткнуться, заявив, что «менты пришли», и завозился с замком. Видимо, он уловил только слова «лейтенант» и «милиция» и решил, что по вызову соседей прибыл наряд. — А мы чё? Мы ничё, — бормотал он, — энтим козлам завидно, что у нас праздник, вот и звонют… Людей от дела отрывают. А мы, товарищ начальник, деньжат заработали, на них и гуляем. Не воруем, поди! А, черт! Щас хозяевов позову, пусть они открывают… Ага!
В этот момент замок щелкнул, и перед глазами Марины Игоревны
— Ух ты! — только и произнес он, отступая на шаг.
— Предъявите документы, — строго потребовала Козырева, переступая порог тесной захламленной прихожей.
В нос Стелле ударил едкий тошнотворный запах перегара, пропитавший, казалось, всю квартиру.
— Ух ты! — повторил мужик и осклабился. — Ну, Гошка, здоров — с какими кошечками хороводится… Проходи, девки! У нас вина на всех хватит!
— Предъявите документы. — На сей раз в голосе Марины Игоревны зазвучал металл. Резким движением она скинула с плеч свое серое стеганое пальто, и в полумраке прихожей тускло блеснуло золото звездочек на ее погонах.
Это поубавило алкашу пыла.
— Да какие документы? Я ж другана пришел навестить и его хиврю, — заканючил он.
— Где хозяева?
— Да вон, в той комнате спят. Гошка-то своей благоверной рожу начистил, ко мне, дурак, приревновал. А на кой мне его толстобрюхая? Сама на шею вешалась. — К мужику вернулась уверенность, он понял, что не по его душу пришли, и с некоторой долей самодовольства продолжал: — Ну, теперь помирились и спят, как голубки. А я один скучаю от пустого времяпровождения.
— Вот как? — подняла брови Марина Игоревна. — А кому же вы предложили заткнуться?
— A-а! Да там племяш Гошкин и его бабца. Певец, блин… Шаляпин.
— Так почему же вы утверждаете, что находитесь здесь в одиночестве?
Мужик ухмыльнулся:
— Конечно один. Какая же это компания? Он с утра про дроздов, блин, разоряется, а баба все норовит ему фотокарточку попортить, чтоб, значит, под Верку-продавщику из винного клинья не подбивал.
На шум голосов из комнаты, в которой, как утверждал говорливый алкаш, спали хозяева, выползло уродливое подобие женщины: растрепанная, с подбитым глазом, в неопрятном, криво застегнутом халате с дырами, в которые легко можно было просунуть кулак, она распространяла запах перегара, блевотины и застарелого пота.
— Чего надо? — грубо спросила она и икнула.
— Гражданка Самохина, где находится ваш сын, Самохин Виктор Николаевич?
— А откуда мне знать?
— Он опять перестал посещать школу.
— Ох и надоели вы мне! Ходют и ходют, зудят и зудят… Мне моих семи классов хватает? Хватает. И ему — за глаза.
— Как же вам не стыдно? Пьете, дебоширите…
— А тебе что за дело? — опять перебила Козыреву гражданка Самохина. — Я работаю. В доме — тишина. А если выпила, так у меня сегодня выходной. Хошь, в ЖЭКе спроси. Так что имею право!
— Ведь опять уволят.
— Ха! Мою работу люди из рук друг у друга не рвут. Так что не боись, лейтенантша! — Гражданка Самохина подмигнула Козыревой неповрежденным глазом и, прищурившись, посмотрела на Стеллу, словно собираясь поинтересоваться: ей-то чего здесь надо?
— А где Лариса и Тамара? — спросила Козырева.
— Дома, где ж еще?
Марина Игоревна решительно шагнула в квартиру, Стелла последовала за ней. На ходу она мельком заглянула в комнату, откуда появилась Самохина. Там на давно не мытом полу стояли ряды бутылок, в одном углу валялся сломанный венский стул, в другом на полосатом матрасе, постеленном прямо на голом полу, укрывшись неопределенного цвета одеялом, почивал хозяин дома. Больше ничего в комнате не было.