Стелла искушает судьбу
Шрифт:
— Егор, снимаем без хлопушки! Ирина, почему посторонние на съемочной площадке?!
— Спасибо, Игорь Евгеньевич, — шепнула Ирина. — Идите к автобусу, пожалуйста, а то меня сейчас съедят. Без соли, горчицы и хрена.
Михаил Георгиевич, снимая актеров на просторах ботанического сада, приметил прелестный уголок — газончик с ярко-голубыми, судя по всему, совсем недавно распустившимися цветами, которые покрывали его нежным ковром, осеняемые кущами неведомых деревьев, названия которых простым смертным ничего
Увидев, что никакими оранжерейными цветами, как обещала Чекалина, ее забрасывать не будут, Стелла заупрямилась. Впрочем, директриса ее не обманывала, она просто не успевала за полетом буйной фантазии режиссера, которая постоянно выдавала причудливо завитые кренделя.
— Ирина! Черт возьми, почему капризничает актриса?.. — заорал режиссер, оглядываясь в поисках Львовой, которая, как часовой, обходила съемочную площадку дозором, чтобы никто не смущал Огульникова и Стеллу любопытными взглядами.
Крика режиссера она не слышала, поскольку в данный момент курила с Эльвирой Мирзоевой, которая, поправив актерам грим, нанесенный не только на их лица, но и на тела, держалась поблизости. Женщины разговорились со знакомым Эли — оператором с Киевской киностудии. Съемочная группа, в состав которой он входил, работала неподалеку.
— Подожди, Михаил, — обратился к режиссеру Огульников. — Стеллочка, на два слова… Ну что тебя смущает, детка? Это же все понарошку… Ну? Неужели я такой страшный бармалей? Пойми, малышка, работа актера требует жертв! Ты думаешь, я всегда делаю только то, что хочу? Ну вот… К тому же я вовсе не собираюсь тебя насиловать, постарайся это понять.
«Вот ведь корчит из себя недотрогу! — размышлял, убалтывая Стеллу, великий и неподражаемо красноречивый герой-любовник. — А самой небось лет двадцать… По каким только сеновалам не валялась. Ломака!» При этом он продолжал говорить, и голос его сохранял искренность, убедительность и даже некоторую проникновенность.
Если бы Стелла не стояла перед ним, виновато опустив голову, она, возможно, заметила бы хищный огонек, на мгновение мелькнувший в его глазах. Краска стыда заливала ее щеки, все ее существо противилось мысли, что она должна позволить этому чужому, почти незнакомому человеку не только видеть ее обнаженное тело, но и касаться его… Почему-то то, что на нее будут смотреть режиссер с оператором, ее почти не смущало. Стыдилась она и того, что, как ей казалось, выглядела деревенской дурочкой в глазах этих раскрепощенных, современных людей. Ну правда, что такого? Ведь все понарошку…
— Потом ты же знала, — продолжал Огульников, — что тебе предстоит дублировать Полину. Понимаешь, уже снятая с ней сцена в постели, как бы происходящая в реальности, переносится в сказочный мир фантазии. В дивный райский сад… — Голос его стал медово-сладким. — Разве не чудесный замысел? Да, кстати, — куда более прозаическим тоном заметил он, — для зрителей героиней все равно останется Полина, не ты…
Она наконец-то
— Вот и ладушки! — воскликнул Огульников и, обращаясь к режиссеру, добавил: — Мы готовы.
Опустившись на ковер голубых цветов, Стелла сомкнула веки.
«Какая все-таки милашка», — подумал Огульников, окинув оценивающим взглядом стройное юное тело.
Прозвучала команда:
— Мотор! — и Стелла еще крепче зажмурилась.
— Взгляни на меня, детка… Взгляни… — шептал Огульников, гладя ее медленными, плавными движениями.
— Стелла! Ты же не труп изображаешь! — раздался резкий голос режиссера, и девушка робко обняла партнера.
Она впервые в жизни ощущала смелые прикосновения мужских уверенных рук, и голова ее кружилась от незнакомого волнения. Нет, Огульников не позволял себе, разумеется, ничего лишнего, однако то, что она испытывала, не шло ни в какое сравнение с прежними детскими играми — поцелуйчиками в подъезде, обнимушечками в последнем ряду кинотеатра…
Впервые со Стеллой рядом был взрослый, опытный мужчина, и она, неосознанно, гордилась, что пробуждала в нем волнение, несмотря на то что все происходило понарошку.
Перебирая пальцами его мягкие волнистые волосы, она ловила себя на том, что ей едва удается сохранять ровное дыхание, и… не стыдилась этого. Неожиданно для себя открыв глаза, она встретила полный страсти взгляд Огульникова, и весь мир вокруг нее истаял, превратился в призрачную, расплывчатую декорацию. Она видела только глаза. Его глаза…
Огульников же, которого несказанно раздражали колючие стебельки сломавшихся под его тяжестью голубых цветов, ерзал и, ощущая, как трепещет под его руками крепкое молодое тело, думал: «Кажется, сегодня ночью скучать не придется!»
— На голубой полянке снимаете? Ну-ну! — хмыкнул оператор из Киева. — У нас там позавчера одного энцефалитный клещ укусил. Пришлось в больницу везти.
— Что?! — Ирина дернулась, как от удара. — Надо же предупредить!
— Ты с ума сошла! — попыталась остановить ее Эля, ухватив за рукав легкого голубого плаща, который Ирина всегда возила с собой и теперь накинула, спасаясь от вечерней прохлады. — Михаил тебя так пошлет…
Ирина не слушала ее. Вырвавшись, она птицей метнулась к газончику с голубыми цветами.
— Михаил Георгиевич! Там энцефалитный клещ! — выпалила она, подбежав к режиссеру.
— Я что сказал? Не подходить! Вон отсюда! — заорал он.
— Вы не поняли. Там энцефалитный клещ. Актеры могут пострадать…
— А ну марш отсюда! — прорычал режиссер и уже несколько спокойнее добавил: — Все я понял. Надеюсь, мы успеем доснять сцену до того, как их покусают.
Бледная Ирина отошла подальше и села прямо на землю, точно ее вдруг перестали держать ноги. Прикурив сигарету, она вдруг вскочила, сообразив, что клещи могут оказаться и здесь, и, ругаясь сквозь зубы, отправилась к Эле, которая встретила ее словами: