Стена
Шрифт:
А затем ночь втянула его в себя и скрыла из вида. Еще через минуту он вернулся, неспешно пролетев по широкой дуге.
Тот, кто только что был сильным человеком, превратился в безвольную марионетку. Все, кто мог тянуть сверху эту куклу за ниточки, разбежались. Его руки и ноги болтались. Спина выгнулась. Голова свесилась набок. Он крутился в воздухе, неуклюже растопырившись, как будто никогда не выказывал чудеса ловкости на скальной стене, не читал стихов, не встречал восход солнца.
— Льюис… — пробормотал Хью.
Такого просто не могло случиться. Этот парень умер. Благородный дурак. Его самый дорогой
Кьюба пошевелилась. Хью так и лежал, согнувшись, придавив ее к полу. Она заговорила. Он уловил голос, хотя в ушах стоял могучий звон.
— Что? — спросил он, отодвинувшись от женщины.
— Не бросай меня, Хью.
— Что мы наделали! — Возможно, он заорал на нее. Ему было трудно сообразить, что он делает.
Она подняла руки и обняла его.
— Не плачь, — сказала она ему в самое ухо. — Теперь ты со мной.
28
Почти сразу же после смерти Льюиса рейнджеры выключили большой прожектор. Команда спасателей, несомненно, драпанула с вершины — тут не до помощи погибающим, как бы уцелеть самим. Эль-Кэп опять погрузился в ночь.
Хью, все еще плохо соображавший после перенесенного потрясения, вслед за Кьюбой залез в палатку. Оказалось, что женщина, может быть, в поисках съестного или же просто в помутнении рассудка от действия наркотика вывалила все содержимое его рюкзака на пол. Хаос, подумал Хью, всюду хаос.
Край стенки его импровизированной палатки болтался на ветру и громко хлопал, словно палили из ружья. Развязанные шнурки все больше распускались. Их укрытие готово было развалиться.
Раскат грома целиком заполнил глубокий каньон. Каменная громада задрожала. Нужно отгородиться от бури, сказал себе Хью. Навести порядок. Начать все сначала. Прежде чем вновь зашнуровать палатку, он высунулся наружу, держа свой налобный фонарик в руке.
— Залезайте сюда! — крикнул он Огастину. На платформе было тесновато и вдвоем, но и трое все же уместились бы. — Оставьте ее и залезайте.
Но Огастин уже сноровисто прикручивал себя веревками около Анди. Засунув ноги в мешок из-под снаряжения, натянув на голову капюшон парки, повернувшись ногами навстречу ветру, он готов был вновь отправиться в плавание по потустороннему миру под парусами из двух гамаков.
Хью решил больше не приставать к нему. Огастин принял решение. Раз его возлюбленная не может присоединиться к нему, значит, он присоединится к ней. Их свадьба могла свершиться еще до рассвета.
Всматриваясь в темноту, Хью искал взглядом своего старого друга. Его оставили висеть вместе с носилками. Его удалось отыскать на самом пределе досягаемости луча фонарика. Льюис находился там, облаченный в блестевшие от дождевой воды шлем, куртку и белый непромокаемый жилет.
— Христос… — прошептал Хью, пытаясь уместить случившееся в рассудке.
Рэйчел, конечно же, находилась на лугу, среди рейнджеров, управлявших прожектором, занимая там почетное место как жена героя-добровольца. Ей, вероятно, дали бинокль, чтобы она могла все видеть, и большую теплую куртку с эмблемой спасательной службы для защиты от дождя, и стакан горячего кофе из термоса. Они приняли ее как свою. И она не могла не видеть удара молнии.
Начать жизнь снова. Но она однажды уже сделала это: выкинула Льюиса из своего сердца, бросив его на столь дорогих ему стенах. По какой-то причине — может быть, разомлев у камина или вдохновившись непоколебимой преданностью Огастина, — она решила вернуться и подобрать мужа. После чего сразу швырнула его в пасть бури в память о женщине, которая потеряла себя. Миром правит любовь — вот каким правилом они руководствовались. Хью почувствовал комок, подступивший к горлу. После случившегося на нее всей тяжестью обрушится чувство вины. Ее изумительная красота быстро увянет. Насколько лучше было бы, если бы она умела жить, не оглядываясь назад.
Ветер вновь унес Льюиса из поля зрения. В луче фонаря замелькали снежинки. Последним, что Хью увидел снаружи, было яростное биение молитвенных флагов. Истерика на веревке. Он поспешил зашнуровать стенку палатки.
Кьюба опять изменилась. Она сидела у каменной стены, вцепившись в страховочную петлю. Жрица или обезумевшая фурия, державшая в ладони огонь святого Эльма, теперь была охвачена ужасом. Несколько мгновений она побыла королевой мертвых, после чего превратилась в насмерть перепуганную, измученную жертву несчастного случая, чудом оставшуюся в живых.
— Я больше не могу, — проговорила она.
— Мы справимся, — заверил ее Хью.
— Она знает, что мы здесь. Слушай.
— Это всего лишь гром.
Стоит поддаться такому настроению, и будешь воспринимать каждый шторм как действие, направленное против тебя лично. Но эта буря казалась Хью настроенной особенно решительно. Ветер обшаривал Глаз с таким старанием, что было слышно, как погромыхивают сдвигаемые с места камни, словно куски гальки, перекатываемые течением по дну реки. Свободный конец веревки, как пастушеский кнут, хлестал по скале и по их палатке, а когда не попадал никуда, щелкал в воздухе. Внешний край платформы подскакивал. Если бы не крюки, которые он заколотил, чтобы держать углы, их уже разбило бы.
— Не бросай меня. Она голодна. Как зверь. — Это вернулся призрак Анди. Хью не знал, каким образом его можно изгнать.
— Ты не одна, Кьюба. Я с тобой. Скоро все пройдет.
— Не пускай ее. Умоляю.
Она находилась на грани полной потери самообладания. «Вкатить галоперидол? — подумал Хью. — Или морфий? Неважно что, лишь бы утихомирить ее. Еще одну истерику нельзя было допустить ни в коем случае, а не то их хрупкое убежище разорвется в клочки. Но содержимое аптечки валяется разбросанное на полу, а шприцов вообще не видно».
Собирая (наполовину на ощупь) разбросанные вещи и складывая их в рюкзак, Хью обнаружил несколько оберток от пищевых концентратов и пустые водные бутылки. Проснувшись, Кьюба почувствовала сильный голод. Это она в данном случае оказалась зверем. Теперь от их запасов пищи остался лишь галлон воды и два белковых брикета. Действительно, скудный рацион, но при экономном расходовании его можно было бы растянуть на три, а то и на четыре дня.
Не хватало и еще некоторых вещей, хотя Хью был слишком ошеломлен для того, чтобы вспомнить все. Самое главное — исчезла его «библия». Он кинулся ее искать. Исчезло несколько десятилетий жизни, все его путешествия. На несколько мгновений эта потеря затмила даже утрату Льюиса; Хью отлично понимал, что это чистейший эгоизм. Но эта записная книжка являлась его сердцем не только в переносном, но и почти в буквальном смысле.