Стена
Шрифт:
— Кто же мог сотворить с ним такое? — причитала она, и в ее заплаканных глазах читалась растерянность. — У него не было врагов. Все его любили.
Однако кое-какие сведения она для следствия все же сообщила. Уже примерно с неделю доктор был чем-то очень обеспокоен. Ел он совсем мало, и она не раз слышала, уже лежа в постели, как он часами ходит взад-вперед по комнате внизу.
В ту ночь они просмотрели его бумаги, сидя за его захламленным письменным столом— стареньким секретером с убирающейся крышкой, верхняя полка которого была завалена всякой всячиной—там он, бывало, отыскивал для
Все они были написаны в том же духе, и когда я спустя некоторое время узнала об этом, то сразу вспомнила все годы, проведенные доктором в трудах, вспомнила его старый замызганный автомобильчик и его одежду— опрятную, но старую и поношенную. Когда отыскали его чековую книжку, обнаружилось, что на счету у него всего-то сорок долларов. Однако больше они ничего не нашли. Карточки больных, профессиональные записи, несколько подписанных счетов, обычный чистый блокнот для выписки рецептов — только и всего.
На столе лежал медицинский журнал, раскрытый на статье о применении какого-то нового лекарства. Часть ее он прочитал—в глаза бросались синие карандашные отметки. А в мусорной корзине, скомканное и тоже написанное карандашом, валялось начатое письмо. Скорее, черновик письма. Адреса на нем не было, и состояло оно всего из пяти слов, одно из которых было недописано: «Я оказался в невероятной сит…»
Либо он отказался от своей затеи, либо же отправил другое письмо. Ни у кого не было ни малейших сомнений, что недописанным словом было слово «ситуации», и один из детективов даже заметил:
— Была б там пушка, я бы сказал, что это начало предсмертной записки самоубийцы.
Они даже обсудили это предположение, усевшись кружком в кабинете доктора в ту ночь. Итак, он был встревожен. Ничего не ел. Отыскали страховой полис— возможно, он хотел, чтобы сын поскорее получил страховку. Допустим, оружие находилось в машине и кто-то его забрал? Притянуто за уши, но возможно.
Вызвали миссис Вудс и спросили ее:
— Скажите, было у него какое-нибудь оружие?
— Ну да, даже два: винтовка и дробовик.
— А револьвер? Или автоматический пистолет?
— Нет, сэр. Ничего такого у него никогда не было.
Ее отпустили. Она готовила для них кофе, нарезала бутерброды и не переставая плакала.
Однако эта записка их озадачила. Кому она предназначалась? Что за невероятная ситуация, в которой он оказался? Знал ли он нечто, представлявшее такую опасность, что его убили, дабы заставить замолчать? Они принялись вновь просматривать его книги, но значившиеся там имена пациентов относились к окрестным жителям, включая колонию дачников.
Когда все снова вернулись в столовую, там была миссис Вудс. Она разлила по чашкам кофе, и они жадно набросились на еду— так, как должны есть мужчины, даже очутившись рядом со смертью. Экономка казалась рассеянной и погруженной в свои мысли, но в конце концов она решилась:
— Вообще-то мне кое-что известно… Доктор велел
Они уставились на нее. В комнате внезапно повисла тишина.
— Все в порядке, миссис Вудс, — ободрил ее шериф. — Теперь это не может повредить ему, сами понимаете.
Она все еще колебалась.
— Это насчет одного посетителя, который пришел к нему как-то ночью, день или два назад. Пробыл он здесь долго. Впускала его не я, а сам доктор. И он же отвез его потом на своей машине. Но оба они были какие-то взволнованные. Я слышала их возбужденные голоса, но о чем они говорили, мне слышно не было…
— Значит, вы не видели, кто это был?
— Ну… в общем, и видела и не видела. Не настолько хорошо, чтобы сказать наверняка. Но когда они шли за дом к гаражу, то проходили мимо окна кухни. Было это примерно около десяти вечера. Точно не скажу, но мне показалось, это был тот художник—тот самый, что исчез.
Они изо всех сил старались не подать виду, как потом говорил шериф. Новость была сногсшибательная, однако они сумели-таки допить кофе и доесть бутерброды. Только шериф невзначай обронил:
— Вот как, значит. И когда же доктор, попросил вас не говорить, кто здесь побывал?
— Это было на следующее утро. Я спросила: «Это к вам случайно не тот художник приходил вчера вечером? Тот, которого разыскивают?» Доктор сильно расстроился. Не ответил ни да, ни нет. Только заметил: «Дом врача— это все равно что дом священника, миссис Вудс. Не желаю никаких пересудов по поводу моих посетителей». Потом пристально посмотрел мне в глаза и сказал: «Вчера вечером сюда никто не приходил, миссис Вудс». Я ответила: «Да, сэр», — и… в общем, это все, что я знаю.
Ничего из этого не было обнародовано на дознании, уже третьем за лето. Убийство произошло в субботу вечером, а дознание проводилось в понедельник. Странно и непривычно было сидеть там в третий раз и не видеть доктора Джеймисона на председательском месте за столом. Столь же странно было сознавать, что всего через несколько дней эту комнату заполнят дети, вернувшись в школу после летних каникул.
На сей раз представители власти не рассказали всего, что им было известно. Фактически дознание почти не выходило за рамки установления факта смерти и ее причины. Начатое доктором письмо представлено не было, не вызывали и миссис Вудс. Со свидетельскими показаниями выступили Марджори и Говард, а также Мэнсфилд Дин. Вскрытие не показало ничего нового. Доктор был застрелен из 32-миллиметрового автоматического пистолета, пуля прошла сквозь сердце и застряла в спинке сиденья более или менее позади него, чуть правее. Никакого оружия найдено не было.
В тот вечер доктор навещал Дороти Мартин, которая все еще не вставала с постели и по-прежнему была очень слаба. От нее он уехал без четверти восемь— ему как раз хватило времени, чтобы доехать туда, где и была найдена его машина каких-нибудь десять минут спустя. Перед тем как заехать к Дороти, он ездил по вызову на какую-то ферму, расположенную во внутренней части острова; там он был молчалив, но не подавлен. В обоих домах ему предлагали поужинать, но он сказал, что у него назначена встреча и ему надо ехать домой.