Стена
Шрифт:
— Погибнуть в бою — есть высшая честь, — со всем северным стоицизмом, на который, кажется, вообще был способен, ответил Хольк.
— Высшая честь?! — ещё больше разъярился барон, подлетая к северянину и хватая того за грудки. — Высшая честь?! Сюда посмотри, посмотри, — широким жестом барон указал на стоявших по бокам магов. — Они все мертвы, мёрт-вы-е они! Все свои одногруппники, все товарищи, твои, лично твои, слышишь, подчинённые. И только ты виноват в их смерти. Ты отдал идиотский приказ. Ты сейчас одним махом лишил Дарммол всей магической поддержки. Поэтому вы, северяне, и дохните как мухи
А это уже адресовалось Луизе, которая всё никак не могла прекратить истерику. Вокруг неё уже ужами вились Марта с Марком, стараясь хоть как-то угомонить бедняжку.
Подойдя к графской дочке, барон одним рывком поднял её на ноги и от всей души отхлестал по щекам.
— Дура, — немногословно бросил он, буквально отшвыривая девушку в руки едва успевших среагировать Марка и Марты.
— Таких неучей нужно драть, как последних коз, — продолжал бушевать барон. — Бараны, ни черта не понимаете. «Честь, честь», — одно блеяние. Построиться, живо. Пятьдесят отжиманий, всем!
Шестёрка магов, понуро встав в шеренгу, приняла упор лёжа, начав уже привычно пыхтеть, сгибая и разгибая локти. Барон махнул рукой, давая всадникам знак, что те свободны. Кавалеристы, не заставив себя упрашивать, равнодушно развернулись и направились к воротам.
И только Линд, отжимаясь, не смотрел в упрямую землю, как все остальные его однокашники. Глаза его внимательно глядели на барона, с суровой миной наблюдавшего за экзекуцией.
Просто потому то кажется он был единственным, кто заметил внимательный взгляд барона, направленный во время распекания Холька именно на герцогского сына.
***
Это было выше её сил.
Боги совершили ужасную ошибку, когда решили, что её место среди боевых магов. И если всемогущие создатели этого несчастного мира могут совершать ошибки, то что уж говорить про неё, несчастную и одинокую девушку, которую вербовщики академии выдернули из комфорта родного дома, из ухода гувернанток и сытных обедов.
А она, дурочка, вся расцветала. Представляла себя воительницей, как на древних гравюрах, завораживающей и опасной. Плетущей могущественные заклятия, сжигающие целые армии и стирающие в пыль города. И конечно, красавцев-кавалеров, падающих к её ногам и умоляющих о хотя бы одном взгляде, большего они недостойны.
Кто же мог предсказать, что валяться в ногах придётся ей самой. А мучитель её ни капли не будет походить на принца из баллады.
Больше она не могла этого терпеть.
Аккуратная ножка с такой неестественно натёртой мозолью неслышно выскользнула из-под тонкого одеяла и опустилась на холодный дощатый пол их общей спальни. Какой ужас, какой стыд. Все спят вповалку, а от мужчин она отделена тонко тоненькой занавеской, на которую во время её вечернего переодевания наверняка пялятся во все глаза и этот чумной северянин, и склизкий ворюга.
Марте-то всё равно, она в своём крестьянском доме к такому привыкла. Вот и сейчас спит без задних ног, из приоткрытого рта тянется по подушке тонкая ниточка противной слюны.
Она, дочь самого графа, не должна здесь находиться. Не может, просто больше не может. Хватит с неё и истязаний барона, и его оскорблений, и потного душного помещения, в которое они все каждый день вваливаются без сил.
Кожаная мантия Луизы бесшумно легла девушке на плечи. Сапожки не грохнули невысокими каблуками об пол. Уже всё готово. Уже вот-вот. Сейчас она соберётся и выскользнет за дверь. Караула у них в доме нет, никто её остановить не сможет. Дальше — мышкой проскользнуть по ночным улицам, прямо к стене. Дуболом-стражник не посмеет её остановить, в конце концов она маг, а он — никто. Деревенщина с копьём.
После этого останется лишь привязать давно заготовленную верёвку к зубцу крепостной стены и спуститься вниз. Да, это тяжело, да, спасительная верёвка будет нещадно жечь руки, но она справится. Она сильная девушка, не зря же этот садист-барон гонял её две недели подряд.
А потом — свобода. И гори огнём этот Дарммол, гори огнём эта война и эта осада. Она пойдёт обратно, она вернётся домой, к отцу и матери, и больше никогда, о Боги, никогда не свяжется с магией. Никогда снова.
План идеален. Что может пойти не так?
***
— Так, так, так, — задумчиво произнёс барон, стоя в одних кальсонах и рубахе на главной площади города и глядя на зарёванную Луизу, которую крепко держали два заросших щетиной солдата. — Очень интересно.
Изумлённый полукруг остальных магов, поднятый с постелей буквально пятнадцать минут назад неожиданно влетевшим в спальню посыльным барона, молча наблюдал за происходящим. То и дело один из учеников удивлённо тёр слипающиеся глаза, не в силах поверить в происходящее.
Заплаканное лицо Луизы, изуродованное гримасой боли и стыда, тускло освещалось двумя факелами, которые держали караульные, одетые в цвета барона. Остальные маги стояли как раз на границе этого неяркого света, едва-едва разгоняющего тьму.
— Позвольте узнать, юная леди, что заставило вас в столь поздний час ошиваться возле крепостной стены? — с издевкой спросил барон.
— Ваше благородие, — обратился к нему один из стражников, держащих Луизу. — У неё ещё мешок с собой был. Вот.
— Так, — заинтересованно произнёс барон, рывком открывая полученный холщовый мешок, — что у нас тут? Сухари, — начал перечислять он содержимое котомки, — деньги, фляжка с вином и верёвка. Зачем тебе понадобилась верёвка, Луиза?
И тут девушка не выдержала. Неизвестно каким образом, одним кошачьим рывком она вырвалась из цепкой хватки стражников, и упала на землю, обнимая колени барона и захлёбываясь слезами.
— Ва… ваше благородие, — проревела она, не в силах совладать с рыданиями. — Ваше благородие, я… я прошу вас, умол… умоляю! Отпустите меня, пожалуйста, отпустите! Я не могу больше, я… я просто не могу, я не хочу! Ваше бла-а-а… городие…
Барон, в ответ на эту тираду мягко отстранил ладони Луизы и присел на одно колено, так, чтобы видеть её красное и колючее лицо.
— Девочка моя, — сказал он почти ласково, прикладывая ладони к её щекам, — так ты сбежать хотела?
Луиза, в очередной раз подавившись всхлипом, кивнула.