Стенание
Шрифт:
– Похоже, сегодня у нас будет настоящий пир, – сказал я, глядя на торт. – Должно быть, вам стоило большого труда соорудить такую красоту. Ну просто произведение искусства.
Агнесса улыбнулась:
– Мне самой приятно готовить хорошее блюдо, сэр, как, наверное, скульптору приятно доводить до совершенства статую.
– Плоды его труда живут дольше. Но ваши, возможно, приносят больше удовольствия.
– Спасибо, сэр, – ответила она. Миссис Броккет ценила комплименты. – Джозефина очень мне помогла. Правда, дорогая?
Вторая служанка кивнула, неуверенно улыбнувшись мне. Я посмотрел на девушку. Ее приемный отец, жестокий мерзавец, раньше служил у меня экономом, и, когда я буквально прогнал его из дома год назад, Джозефина осталась. Отец много лет запугивал и всячески шпынял бедняжку, но, когда он исчез, дочь постепенно перестала быть робкой и запуганной. Она также начала следить за своей внешностью: теперь ее распущенные светлые волосы блестели, а личико округлилось. Словом, моя служанка стала хорошенькой молодой женщиной. Проследив за моим взглядом, Агнесса снова улыбнулась.
– Наша Джозефина ждет не дождется воскресенья, – лукаво проговорила она.
– Вот как? Почему же? – поинтересовался я.
– Одна маленькая птичка нащебетала мне, что после церковной службы она пойдет гулять с молодым мастером Брауном, который, между прочим, тоже работает в Линкольнс-Инн.
Я посмотрел на Джозефину:
– Да ну? И у кого же?
– У мастера Хеннинга, – краснея, ответила девушка. – Он живет при его конторе.
– А, как же, я знаю мастера Хеннинга, он прекрасный юрист. – Я снова повернулся к Агнессе. – Мне нужно сходить умыться, прежде чем придет гость.
При всем своем добродушии Агнесса не отличалась особой тактичностью, а я не хотел и дальше смущать Джозефину. Но я был рад за девушку: ей давно уже пора было завести молодого человека.
Когда я вышел из кухни, вернулся Мартин. Он поклонился:
– Стол накрыт, сэр.
– Хорошо. Спасибо.
На секунду я поймал взгляд Джозефины, брошенный на эконома: в нем отчетливо читалась неприязнь. Я и раньше пару раз замечал подобное и, признаться, был немало озадачен этим, поскольку Броккет всегда казался мне хорошим управляющим, который вряд ли обижает слуг.
Гай Малтон пришел в начале восьмого. Мой старый друг был медиком, а до ликвидации монастырей – бенедиктинским монахом. Он имел мавританские корни. Сейчас ему было уже за шестьдесят, его смуглое лицо покрывали морщины, а волосы совсем поседели. Когда Малтон вошел, я заметил, что он сильно сутулится, что иногда бывает с людьми высокого роста в старости. Гай выглядел усталым. Несколько месяцев назад я намекнул ему, что, возможно, пора подумать об уходе на покой, но он ответил, что еще вполне крепок и, кроме того, не знает, чем заняться, кроме работы.
В столовой мы вымыли руки, поливая друг другу из кувшина, заткнули за воротники салфетки и уселись за трапезу. Гай восхищенно обозрел стол.
– Твое серебро так весело блестит при свечах! – заметил он. – Нынче все у тебя в доме выглядит прекрасно.
Предварительно постучав в дверь, вошел Мартин. Эконом расставил тарелки с салатом, зеленью и тонко нарезанными кусочками свежего лосося из Темзы, а когда он удалился, я сказал своему гостю:
– Ты был прав, они с Агнессой оказались просто находкой. Прежний наниматель Броккета дал ему прекрасную рекомендацию. Но знаешь, я всегда чувствую себя с ним неловко. Мартин вечно хранит такой непроницаемый вид…
Гай грустно улыбнулся:
– Помню, в монастыре у нас был такой же эконом. Совершенно замечательный человек. Просто он считал, что никогда не следует фамильярничать с вышестоящими.
– Как дела в больнице Святого Варфоломея? – спросил я.
Старая лечебница для бедных, одна из немногих в Лондоне, закрылась, когда король ликвидировал монастыри, но несколько добровольцев вновь открыли ее, чтобы обеспечить хоть какой-то уход за больными. Одним из этих добровольцев был Гай. Я невольно испытал угрызения совести, вспомнив, что, когда три года назад умер мой друг Роджер Эллиард, я пообещал его вдове Дороти продолжить работу покойного мужа по открытию новой больницы и организовать сбор средств. Но потом началась война, все страдали от непомерных налогов и обесценивания денег, которое так и продолжалось с тех пор, и никто не хотел жертвовать на больницу.
Малтон развел руками:
– Каждый делает что может, хотя, видит Бог, этого мало. Говорят, что городские власти собираются поддержать наше начинание. Они получили деньги от короля, однако пока еще эти бюрократы раскачаются…
– Я смотрю, в городе с каждым днем все больше нищих.
– Нищих и больных, – ответил медик.
Мы немного помолчали, а потом, чтобы поднять другу настроение, я сказал:
– У меня хорошая новость: Тамазин снова беременна. Ребенок должен родиться в январе.
Малтон широко улыбнулся, сверкнув крепкими белыми зубами:
– Слава богу! Передай ей, что я буду рад снова наблюдать ее.
– Нас обоих приглашают на первый день рождения Джорджа. Двадцать седьмого числа.
– С радостью приду. Это, стало быть, через десять дней. – Гай снова взглянул на меня. – А на следующей неделе, в понедельник, будет… – Он некоторое время помолчал в нерешительности. – Годовщина печального события…
– Да, помню, ровно год, как затонула «Мэри Роуз». Сколько же людей тогда погибло, я и сам чуть не пошел на дно вместе с остальными. – Я понурился и печально покачал головой. – Кажется, мирный договор подписан. Наконец-то.
– Да. Говорят, король сохранит за собой Булонь или то, что от нее осталось, еще на десять лет.
– Небольшое достижение, если учесть, какую цену пришлось заплатить за это: сколько народу зря угробили, я уж не говорю про крушение денежной системы.
– Да уж, это верно, – согласился Гай. – А как у тебя, возникает еще чувство, что земля внезапно уходит из-под ног, как бывало после гибели корабля?
Я поколебался, вспомнив, что испытал нынче на казни:
– Бывает иногда, но теперь уже очень редко.