Стены слушают
Шрифт:
– Она довольно мила, – заметила Хелен.
– О ком вы?
– О молодой женщине в дверях. Она вроде бы ищет кого-то.
– Не заметил.
– Ну, так заметьте теперь.
– Чего ради?
– О, вы можете заинтересоваться. Она идет. Она идет к вам.
– Не может она идти ко мне. Я ее в жизни никогда не встречал.
Руперт повернулся и послал девушке долгий, холодный, нарочитый взгляд. Она резко остановилась, затем направилась к автомату, двигаясь маленькими вихляющими шажками на высоких узких каблуках.
Хелен заметила, что ступни
– Думаю, она жила на ферме, – поделилась Хелен. – Манера одеваться явно скопирована с какого-нибудь киножурнала. Полагаю, ее можно описать как блондинку с хорошим загаром или как брюнетку, сильно побелившую лицо, все зависит от точки зрения.
– У меня нет точки зрения. Мне она незнакома.
– Возможно, это одна из секретарей в вашем здании и пылает сумасшедшей любовью к вам.
– Вы глупости сочиняете, я не тот тип мужчины, чтобы женщины сходили с ума.
– О нет! Как раз тот самый! Знаете, совершенно великолепный образчик отеческого типа – решительный, но добрый, сильный, но нежный, вот в таком духе. Это гибельно для девушки такого возраста. Как по-вашему, сколько ей лет? Двадцать два? Двадцать пять?
– Не думал об этом и не собираюсь думать.
– Во всяком случае, она годами и годами моложе мисс Бартон. Вы согласны?
– Перестаньте дурака валять.
Хелен улыбнулась:
– Люблю подурачиться. Иначе меня бы здесь не было. Все выглядит забавно, согласитесь: Джилл и Додд принюхиваются, как пара нервных борзых, а я стараюсь сбить их со следа. Вашего следа.
– Почему стараетесь?
– Я уже сказала – потому что люблю играть.
– Я тоже люблю играть, но не тогда, когда главный приз – моя шкура. Вы уже второй раз предупреждаете меня, что Джилл опасен. Почему вы это делаете, Хелен?
– Причина слишком сложна, чтобы я могла пояснить.
– Тогда не объясняйте.
– Не буду.
– Все же хочу поблагодарить вас за беспокойство, которому вы подвергались.
– Рада быть полезной. Или, по крайней мере, надеюсь, что принесла пользу. Ох, не знаю. Я... я начинаю чувствовать себя предательницей. Хоть бы кто меня в этом разуверил, убедил, что поступила правильно, придя сюда.
– Вы поступили правильно, – серьезно сказал Руперт. – Спасибо еще раз, Хелен. Настанет время, может быть, скоро, Эми будет с нами и тоже поблагодарит вас.
– Эми? Скоро?
– Надеюсь.
– Она возвращается?
– Конечно, возвращается. Что дало вам повод думать иначе?
– Ничего определенного.
– Быть может, в День благодарения, самое позднее к Рождеству, мы будем опять вместе. Все встанет на свои места,
– Как всегда, – уныло повторила Хелен. – Разумеется. В точности, как было.
В точности. Неизбежно. Безвозвратно.
Она поднялась, зажав рот рукой, чтобы подавить слово, которое не должен услышать никто.
Позже, когда ее допрашивали, она не могла в точности вспомнить, как провела два следующих часа. Знала лишь, что шла и шла по разным улицам, пристально разглядывала витрины магазинов и лица прохожих. Долго или нет просидела на скамейке Юнион-сквера, наблюдая, как печальный старик кормил голубей крошками хлеба и кукурузой. Голуби были упитанны, лоснились и ничем не напоминали Эми, но Хелен протестующе отшатнулась, когда один из них слишком близко подошел к ее ноге. Отвращение вызвала эта зависимость, это настойчивое послушание, навязываемое ей. Эми. Опять Эми. Ко Дню благодарения. Или на Рождество. Нет надежды на никогда.
Начало моросить, старики покинули скамейки и засеменили под навес. Хелен натянула перчатки и встала, собираясь уйти, когда увидела девушку из ресторанчика Ласситера, которая вошла в сквер со стороны Поуэлл-стрит. Она не имела понятия, узнает ли ее девушка и что будет, если узнает, но просто из предосторожности подняла валявшуюся на траве газету и загородилась ею, как щитом.
Сначала она подумала, что девушка одна, а идущий рядом мужчина поравнялся с ней, чтобы обогнать и пойти своим путем. Но он не стал обгонять, а шагал параллельно, хотя и на расстоянии, как если бы оба были в ссоре или остывали после нее. Они приблизились к скамейке, где сидела Хелен, закрываясь смятой газетой, с голубями, воркующими и теснящимися у ее ног.
Мужчина поражал тем же, что и девушка, контрастом очень светлых волос и круто загоревшей кожей. Они могли сойти за брата и сестру. Мужчина выглядел постарше, ему было что-то сразу после тридцати. Вокруг глаз и рта резко обозначились морщинки смеха, но он не смеялся. Напротив, казался бледным под своим загаром и хилым, несмотря на спортивный покрой кричаще яркого костюма. Хелен раньше с ним не встречалась, но помнила многих, похожих на него. Годы назад, во время депрессии в Окленде, путь в школу лежал мимо тира, где безработные молодые люди болтались за неимением лучшего. На лицах, на всей осанке лежало одно общее выражение, не горькое или гневное, но равнодушное, как если бы они ничего уже не ждали. Человек в клетчатом пальто выглядел так же.
Девушка с фермы и комический актер. Они казались одинаково чуждыми и этому месту в сквере, и друг другу. Хелен не могла вообразить, какое отношение мог иметь любой из них к Руперту. "Должно быть, я ошиблась, – подумала она. – Руперт говорил правду, настаивая, что не знает эту девушку и никогда не встречался с нею. Как видно, он вообще говорил правду. Подозрительность заразительна. Меня заразил Джилл".
Около четырех часов она вернулась в офис Джилла и застала его в пальто и с портфелем под мышкой, готовым уйти.