Степь зовет
Шрифт:
— Что ж ты не записываешься?
— И запишусь, у тебя не спрошу.
— Видно, она таки заморочила тебе голову!
— Ага, и его, значит, к молодой потянуло, — подхватил Риклис и плюнул в лужу.
— Да-а, девка во! К такой потянет.
— Огонь-девка! В отца пошла!
— Да, бондарь умел не только бочки набивать…
— И чего брехать? Закурили бы лучше, — унимал хуторян Додя Бурлак и, взяв у Микиты мешочек с махоркой, стал всех угощать: — Берите! Самосад хороший, крепкий. Вот Микита скажет. Верно, Микита? Ну, кому еще. налетай!
Он оглядывался с довольным видом и каждому совал
Дождь постепенно переставал. Вода с соломенных стрех падала редкими крупными светлыми каплями. За ветряком послышалось щелканье кнута.
— Уже гонят стадо, — спохватились хуторяне.
Закатав штаны, они поспешно разошлись по дворам. Щелканье кнута слышалось все ближе и ближе.
Шефтл Кобылец, тоже в засученных штанах и распоясанной рубахе, выгнал в стадо свою корову и рябую телку. Шлепая по щиколотку в теплой грязи, он с каким-то неясным чувством думал о том, что было ночью. Молча, сберегая в груди теплоту, он вернулся с выпаса прямо к себе во двор. Там он насыпал проса голубям, потом ушел в клуню. Из-под кучи прошлогодней соломы вытащил лобогрейку, бережно вывернул из нее гайки и тщательно смазал колеса дегтем.
— Чем гуще, тем лучше, — приговаривал он. — Легче на ходу и не заржавеет, будет у меня как новая.
Возле конюшни старуха разводила огонь и мыла в чугунке нечищеную картошку. Она ворчливо звала Шефтла, чтобы он помог ей достать ведро воды из колодца, но Шефтл не отзывался. Он сидел в прохладной клуне на куче соломенной трухи и любовался стоявшей поодаль жаткой.
„Есть ли на хуторе другой такой старательный хозяин, как я?“ — думал Шефтл. Удалось-таки урвать копейку и приобрести. Жатка, правда, старая, а все же машина. Поскорее бы подсохло, тогда он запряжет своих буланых и выедет в степь. И проедет на своей жатке через весь хутор, пусть она увидит…
Вон в том дальнем углу, где суше всего, он сложит кукурузу, напротив по самые стропила насыплет мякину, а тут, сбоку, будет лежать сено. Кто еще в хуторе сможет похвастаться такой клуней, как у него?
Босой, в рубахе распояской, он бродил из одного угла клуни в другой, ворошил лежалую солому, вдыхал ее душноватый запах.
На душе у него было хорошо. Все утро, что бы он ни делал, его согревали воспоминания о вчерашнем вечере. Тянуло туда, под окна красного уголка. Поскорее бы снова наступил вечер и чтоб снова застать ее одну… Никогда еще хутор не был ему так мил, как сейчас.
Шефтл запер клуню на замок, окинул взглядом двор и пошел в конюшню. Подойдя к столбу, он растолкал плечами лошадей и, причмокивая языком, стал скрести сытые лошадиные спины. Он чистил кобыл и вспоминал, — который уж раз! — как спустился в тот день с гуляйпольского шляха к плотине и встретил ее. Словно сквозь зыбкий камыш видятся ему крупы лошадей, стоящих в ставке, и рядом он сам… Они пьют, а он посвистывает, только свищет он не им, не буланым, а ей, той, что стоит у камышей и полощет кофточку…
Пополудни Шефтл вышел на улицу и направился к красному уголку. Он шагал чуть враскачку, широко ступая, плотно впечатывая ноги в подсыхающую землю. Его скуластое загорелое лицо было старательно выбрито, все в царапинах, точно он скреб его стеклом.
„Она там“, — думал, поглядывая с улицы на окна, и ему хотелось войти и просто посидеть, полюбоваться на нее. Но она могла быть не одна. Вдруг там Коплдунер или еще кто-нибудь? Шефтл с минуту потоптался в нерешительности, потом нарочито медленными шагами прошел мимо окон красного уголка, надеясь, что Элька увидит его и выйдет сама.
Вместо Эльки из двора вышел Триандалис в красной безрукавке нараспашку, с хомутом на плече.
— Здорово, Кобылец! — кивнул он Шефтлу. — Слушай, ты уполномоченную не видел?
— Кого? — будто не понял Шефтл, багровея, как мальчишка, пойманный в чужом саду.
— Ну, Эльку, кого же еще!
— А… разве она не там? — Шефтл показал на красный уголок. А он-то думал, что Элька сидит и ждет его…
— В том-то и дело, что нет, — озабоченно ответил Триандалис. — С утра ищу. И куда только она делась? Эх, девки, девки!.. Слыхал, что случилось ночью? Может, из-за этого… А может, она в сельсовет ушла? Тьфу! — рассердился он вдруг неизвестно на что и, свернув на стежку, торопливо зашагал прочь.
Шефтл постоял, глядя ему вслед, пожал плечами и медленно пошел за хутор. Шел не спеша, щелкал подсолнухи и сплевывал шелуху, стараясь плюнуть подальше. Выйдя за огороды, он некоторое время пристально вглядывался в даль, втайне надеясь, что вот-вот на дороге покажется Элька. Но сколько он ни смотрел, никого не было. Жгло солнце. Тут он вспомнил, что в чулане у него стоит кринка с ряженкой. Жалко, может перекиснуть. И Шефтл повернул домой.
В полутемной хате было прохладно. Шефтл вынул из чугунка на очаге несколько теплых картофелин, достал из чулана ряженку и, присев на угол длинного кованого сундука, стал подкрепляться.
На улице скрипнула калитка. Сквозь редкую занавеску Шефтл увидел, что во двор, шаркая старческими, худыми ногами, идет мать, а за ней сухопарая дочка Симхи Березина. Он проворно поставил кринку назад, в чулан, сунул недоеденные картофелины на подоконник и вытер рукой следы кисляка на губах. Через минуту лязгнула щеколда наружной двери, и в сенях послышался голос матери. Шефтл выжидающе смотрел на дверь. Мать не раз обиняками наводила разговор на Симхину дочку, и Шефтл, случалось, сам подумывал, что неплохо бы заполучить в тестья такого хозяина, как Березин. Жаль, невеста была старовата и уж больно неказиста собой. Сейчас, глянув на ее длинное рябое лицо, залившееся сизым румянцем, он только брезгливо шмыгнул носом, сравнив ее в мыслях с Элькой.
Оказалось, что Березин прислал дочку звать Шефтла к нему. Шефтл молча кивнул и вышел, хотя мать, суетившаяся в хате, делала исподтишка многозначительные знаки: посиди, дескать, с девушкой, поговори… По пути наведался к буланым, похлопал их по спинам, по храпам, подкинул в ясли свежего сена и направился к Симхе, не понимая, зачем он мог ему понадобиться. „Симха вчера ездил на хутора, — думал Шефтл, — пожалуй, проведал, где можно нанять человека на уборку“.
Но, войдя во двор, он увидел за длинной желтой березинской хатой несколько хуторян, расположившихся вокруг треснутого жернова около конюшни. Среди них были Яков Оксман и сам хозяин. В сторонке, подогнув под себя ногу, сидел Юдл Пискун.