Степь
Шрифт:
– Куда идти, милая сова? Ты должна знать, ведь ты видишь даже в темноте!
Но сова рассердилась за то, что её разбудили средь бела дня. Она ничего не ответила и заковыляла прочь, чтобы уснуть под другим кустиком вереска.
Ничто не указывало девочке, где место, которое она ищет.
Голубятню она потеряла из виду и шла теперь наугад, то и дело спотыкаясь о торчащие корни вереска. А раз она наткнулась на гадюку, такую же бурую, как корни; та зашипела, но не тронула девочку. В сердце Пальмы стал закрадываться страх: а что, если
Но если она не отыщет отца, он может прийти в Галларату сегодня же ночью и попадёт в руки полиции!
Холодный пот выступил на её нежном личике. Она стиснула зубы, чтобы не закричать. Хотя Пальма была ещё совсем ребёнком, она понимала, что не должна терять самообладание.
По солнцу она могла определить, что было уже за полдень. Значит, она бродит по степи много часов. Бедная мама там, дома, наверно, плачет, молится и считает минуты!
«Я не была ласкова с ней! Я не была ласкова! Я всегда думала только о папе!» - с раскаянием говорила себе Пальма.
Она вспомнила свою кроватку, старый зелёный сад меж каменных стен, серую кошку, большие розы в голубой старинной вазе - все те привычные вещи, которых она, может быть, никогда больше не увидит.
«Если бы только я спасла его, -думала девочка.– Если бы я спасла отца, я не боялась бы умереть».
Мысль, что он может этой ночью прийти домой, если никто его не предупредит, как острый нож врезалась ей в сердце. Какая она дурочка! Как могла она думать, что найдёт дорогу в Бругьере?.. Но кто пошёл бы вместо неё?
Должно быть, уже три часа. Она не знала точно, но так ей казалось. Значит, прошло десять часов с тех пор, как она ушла из дому. Её охватило чувство беспомощности и одиночества.
Пальма очень устала. Она свалилась на землю, как охромевший ягнёнок, и уснула в вереске, слишком измученная, чтобы испытывать страх или беспокойство. Она спала крепким, безмятежным сном. Переплетённые стебельки растений заслоняли её от солнца. Свои тяжёлые, грубые башмаки и пёстрый передник она сняла. Холщовое домотканое платье светлой точкой выделялось в тени, отбрасываемой цветущим вереском. Оно привлекло к себе зоркий взгляд верхового карабинера, с трудом пробиравшегося сквозь заросли. Он и двое других отправились из казарм в Касинале на поиски Лелио Долабеллы.
Стражник подъехал к тому месту, где спала Пальма, прижавшись щекой к песку, выставив босые ноги на солнце. Он увидел флягу с вином и подумал: «Девочку послали отнести еду и передать какое-нибудь известие».
Стражник сошёл с лошади и остановился возле Пальмы.
Он был уроженец Галлараты и узнал дочку беглеца. Он потряс её за плечо:
– А ну-ка, пташечка, вставай!
Внезапно разбуженная после крепкого, благодатного сна.
Пальма не сразу поняла, где она и кто с ней разговаривает.
Солнце слепило глаза, в ушах у неё гудело. Солдат не оченьто ласково поставил её на ноги.
– Ты дочка преступника Долабеллы, - сказал он и грубо встряхнул её.– Ты идёшь к нему.
Теперь она поняла всё. Как только она пришла в себя, она вспомнила, что ничего не должна говорить.
– Что ты молчишь?– рассердившись, сказал стражник и стукнул кулаком по рукоятке своей сабли.
Девочка молчала.
Солдат поднёс руки ко рту и окликнул своих товарищей.
Неподалёку над вереском виднелись их мундиры и головы лошадей. Они прискакали, продираясь сквозь чащу кустарника.
– Полюбуйтесь, - сказал он им, - это дочка Долабеллы. Уж она-то знает, где он прячется, да только эта маленькая мумия не желает говорить.– Он снова встряхнул девочку.
– Где твой папа, малышка?– спросил один из подъехавших солдат.– Ты скажи только, где он, и мы отпустим тебя.
Мы ведь знаем, что он в Бругьере. Что толку упрямиться?
Она и виду не подала, что слышит, словно была каменная или деревянная.
– Я бы с тобой быстро разделался, негодяйка ты этакая!– сказал первый стражник.
Он поднял флягу, понюхал, прихлебнул, отпил порядочный глоток, потом передал её товарищам.
Солнце немилосердно палило. Лошади, которым досаждали мухи, били копытами, храпели, мотали головами. Люди, уже несколько часов рыскавшие по степи, вовсе не были расположены терять время на маленькую бунтовщицу, немую, как статуя.
– А ну-ка отведём её к тем, кто заставит её разговориться, - сказал первый стражник.
Он достал из кармана толстую верёвку и привязал девочку за правую руку к стремени своей лошади. Но тот, что был подобрее, вступился за девочку - у него самого были дети.
– Если ты будешь волочить её по вереску, ты её убьёшь - ведь она ещё маленькая.
– Она достаточно большая, чтобы говорить!– выругавшись, заметил первый.
Но Пальма молчала.
– Послушай, милая, - сказал другой, - покажи нам, где твой отец, и я отвезу тебя в город на своей лошади. Никто не тронет тебя. Ты славно прокатишься, а к вечеру будешь дома.
Она могла бы сказать, что не знает, где папа, но они бы всё равно не поверили, так уж лучше не говорить ничего. Она должна молчать. Это была единственная ясная мысль в её затуманенной голове. Что бы она ни сказала, они так или иначе повернут это во вред ему.
Трое вооружённых людей и три беспокойные лошади стеной возвышались над ней. В ослепительном свете они казались огромными. Пурпурно-розовая пелена верескового поля была как море, охваченное пламенем. Где же папа? В любую минуту его могут увидеть и схватить. Мысль о грозящей ему опасности заглушила страх за себя.
– Подвесь её к своему седлу, если тебе не нравится, чтобы она бежала привязанная к моему, - сказал нашедший её солдат тому, кто был подобрее.
Тот наклонился и, подняв её за правую руку и поясок от платья, посадил перед собой в седло.