Степан Разин (Казаки)
Шрифт:
Иосель получил большой подряд на поставку для государевой армии всякого продовольствия и уже сносился грамотами с московским торговым человеком Иваном, сыном Ивановым, Самоквасовым о закупке для Самоквасова всего улова по учугам. Писал Иоселю и сам именитый гость Василий Шорин о больших делах. Иосель метался как неприкаянный по городу, недосыпал, недоедал и убедительно говорил, что для великого государя он и жизни не пожалеет…
Раз, чтобы закупить для войска рыбу, отправился Иосель на учуги. Там, пока он осматривал товар и упорно торговался, гребцы его перепились чуть не до потери сознания: скучал простой народ эти дни крепко. А Иоселю нужно было проехать и на соседние острова. Делать нечего, взял он на учуг маленький челночок и поехал по промыслам один, – Иосель был парень смелый. И вдруг он почувствовал, что он в камышах заблудился.
И, убедившись, что больше на трупе ничего нет, Иосель торопливо поплыл протоками дальше. Он не помнить, как он и на учуги опять выплыл…
И с той поездки стал он покрикивать на казаков еще строже…
Ранней весной московская армия пошла обратно, а казаки на Дон, и, когда шли струги московские по Волге вверх, казаки и солдаты и стрельцы, завороженные тихим весенним вечером, унывно, с душой напевали новую, неизвестно кем сложенную песню:
Замутился тихий славный Дон
От Черкасска до Черна моря,
Помешался весь казачий круг:
Атамана боле о нет у нас…
– Гожа песня… – с убеждением тряхнул головой князь Иван Пронский, который вел войска вместо Милославского, оставшегося в Астрахани воеводой. – Пра, гожа…
Нет Степана Тимофеича, – продолжали казаки, стрельцы и солдаты унывно, с душой:
По прозванью Стеньки Разина…
Поймали добра молодца,
Завязали руки белыя,
Повезли во каменну Москву
И на славной Красной площади
Отрубили буйну голову…
Эпилог
Через несколько месяцев, уже летом, прибыль в Астрахань князь Яков Одоевский, и начались аресты, пытки, казни. Ларка работал в Пыточной башне не покладая рук. Ив. Б. Милославский, ссылаясь на царскую милостивую грамоту, запротестовал было, но ему великим государем в новые дела встревать было не велено. Федька Шелудяк, Алешка Грузинов, Иван Красуля и многие другие были повешены. Один был сожжен живым за то, что у него нашли тетрадку заговорного письма. Менее виноватые были отправлены с Милославским на службу в верховые города. Воеводу, его дьяков и подьячих за поборы и взятки не наказывали: что же, пить-есть всякому надо, дело житейское… Батюшки, собравшись, долго решали, помавая главами, не причислить ли митрополита Иосифа к лику святых, и по зрелому обсуждению решили: не причислять…
Иосель прямо из сил выбился на службе великому государю московскому и решил наконец отдохнуть. Забрав в Белой Церкви всю свою бесчисленную семью, он отбыл в Голландию, и там, в Амстердаме, скоро возникло большое банкирское дело: Иосиф Диамантенпрахт с С-ями. Банк вел дела исключительно с князьями, герцогами и даже королями и был известен во всей Европе. Поэтому, когда великому государю московскому понадобились деньги на введение войск иноземного строя, то его постельничий, человек великой остроты, глубоких московских, прежде площадных, потом же дворских, обхождений проникатель И.М. Языков, посоветовал ему попросить денег у голландских жидов, – хотя бы у достопочтенного господина Иосифа Диамантенпрахта. Было решено: попросить, но как бы между прочим, по пути. И снаряжено было посольство в Англию, которое и должно было заехать в Амстердам, чтобы узнать, как взглянут там на это дело. Во главе посольства был И.М. Языков, а советником при нем по торговым делам был именитый московский гость Иван Иванов сын Самоквасов.
Почтительный, но строгий клерк впустил их в поместительный, но темный кабинет достопочтенного господина Иосифа Диамантенпрахта. И.М. Языков вежливо осведомился, на каком диалекте желает с ними беседовать достопочтенный господин
– Да ведь вы, кажется, москвитяне? – вежливо приподнявшись им навстречу и глядя на них поверх очков, проговорил банкир. – Тогда будем говорить по-русскому…
И вдруг он раскрыл рот и онемел.
– Иоська, да ведь это ты?! – воскликнул вдруг Иван Иванов сын Самоквасов, тоже во все глаза глядя на еврея.
– Ну, оказия!..
– Ясновельможный пан воевода… – любезно осклабился Иосель. – Ну, могу вам сказать: встреча!.. А как драгоценное здоровьице глубокочтимой Пелагеи Мироновны?
– Гм… – откашлялся Иван Самоквасов. – Супружницу мою – разве ты забыл? – зовут не Пелагеей Мироновной, а Матреной Ильинишной… Эх, память-то у тебя коротка!
– А да, да, да, да… – шлепнул себя ладонью по лбу Иосель. – В самом деле! Ну, конечно… Матрена Мироновна… Здравствует она?
– Ничего, живем себе по-маненичку…
– Садитесь, садитесь, гости дорогие… – проговорил достопочтенный Иосиф Диамантенпрахт, указывая гостям на глубокие, бархатные кресла. – А помните, ясновельможный пан… гм… гм… как вы, бывало, все посмеивались да приговаривали: кто кого?.. Ну: кто же кого?..
И он веселыми, умными глазками вежливо посмотрел на Ивана Иванова сына, Самоквасова.
– Ты обскакал… – махнул рукой именитый гость.
– Хе-хе-хе-хе… – тихонько засмеялся достопочтенный господин Иосиф Диамантенпрахт. – Хе-хе-хе-хе… Но, как видится, и вам жаловаться не приходится…
– Нет, Бога гневить нечего… И мы ничего, живем, хлеб жуем… – сказал Иван Самоквасов. – Ну, одначе, мы к тебе по делу мимоездом заехали, посоветоваться. Только ты уж вот что: старое не поминай – может, у нас там и не все ладно было, но…
– Ну зачем?.. Кто старое помянет, тому глаз надо выковыривать, как по-русскому говорится… – сказал господин Иосиф Диамантенпрахт. – Чем могу служить?
И.М. Языков обстоятельно и очень дипломатично изложил дело. Еврей вытянул губы, как бы нюхая свои седые усы. Глаза его были скорее печальны.
– Видите ли, достопочтенный и сиятельный князь… – проговорил он медлительно. – Фирма немножко… ненадежна…
– Как? Россия-то?
– Что ж что Россиа?.. – сказал задумчиво господин Иосиф Диамантенпрахт. – Возьмите первое: великий государь уже в годах, а наследник Феодор слабоват, а там еще сыновья да от двух разных матерей. И бояре крутят туда и сюда: то Нарышкины, то Милославские, то кто, то что… А внизу – казаки… Взять деньги, конечно, не трудное дело, а вот кто платить-то будет, если – чего, конечно, упаси Боже… – великий государь… ну, что-нибудь с ним случится?.. Впрочем, раз вы едете в Англию, то, может быть, на обратном пути вы понаведаетесь, а я тем временем посоветуюсь с сыновьями. О, они у меня такие головы, такие головы – ай-вай, дай Бог всякому министру таких детей иметь! И Иосиф, и Янкель, и Симхе, и Мойша, и Рувим, и Арончик, и Лейба, все…
Но когда на обратном пути российское посольство заехало договорить о деле в Амстердам, то достопочтенный господин Иосиф Диамантенпрахт, к великому прискорбию своему, в деньгах должен был отказать решительно и окончательно: фирма ненадежна…
И действительно, дела на Москве как будто все не клеились, tragoedia moscovitica все продолжалась. Сперва при дворе чрезвычайно усилился думный боярин Артамон Сергеевич Матвеев, и, все более и более входя во вкус власти и богатства, пользуясь своим влиянием на царя, первый выхлопотал у него незаконный указ 13 октября 1675 г. о продаже крестьян без земли и тем окончательно свел русского крестьянина на положение скота. Тут вскоре внезапно скончался великий государь Алексей Михайлович, и при дворе начались бешеные интриги и борьба за власть Милославских и Нарышкиных. На престол российский вступил больной царь Феодор, а именитый боярин Матвеев, обвиненный в ведовстве, ушел в далекую ссылку в Пустозерск, где и жил в великой нищете. Его верного слугу Орлика за то, что не донес он своевременно о чернокнижных занятиях своего господина, сожгли. Потом, после скорой смерти Феодора, подняла великую смуту на Москве разбитная царевна Софья, о которой историки говорят, что она «даже занималась сочинением комедии для придворного театра». Она начала свою деятельность стрелецким бунтом, во время которого погибло много бояр, а между ними престарелый князь Юрий Алексеевич Долгорукий, усмиритель казаков, и только что вернувшийся из ссылки боярин Артамон Сергеевич Матвеев. Избранный криком народным у Красного крыльца царем московским маленький царевич Петр был в тени…