Степан. Повесть о сыне Неба и его друге Димке Михайлове
Шрифт:
Так и в этот день сопровождающие наскоро прошлись по кабинетам, для проформы сунули Димкину фотографию под нос охране — не появлялся ли, — и, получив отрицательный ответ, встали у входной двери, цепко провожая взглядом, прежде всего, фигуристых банкирш.
Разгребая и убирая завалы бумаг, вытирая пыль и моя полы, Димкина мать, как и все последние дни, была хмурой и неразговорчивой. Она не понимала, что происходит вокруг их маленькой семьи. Она догадывалась, что истоки всему в таинственном спасении Кати, но почему чудо не может быть безнаказанным — этого
Да и сейчас она, как робот, двигалась по кабинетам, переставляла, перекладывала, особо не вглядываясь и не прислушиваясь ни к чему, занятая своими безысходными мыслями, и вздрогнула, когда коснулась ее чья-то рука.
— Валя. Не оборачивайтесь. Это Сергей Иванович. За вами могут наблюдать. Идите в мой кабинет, убирайте мой стол и все поймете.
Сказанные полушепотом, эти слова завершились звучным: «Валентина, вы мой стол не убрали, забыли видно. И кстати, там, в корзине, мусор. Заберите».
Мужчина, который в свое время учил Димку обращению с компьютером, прошел мимо Михайловой навстречу холодным взглядам фээсбешников. Сама Валя, стараясь сохранить прежний понурый вид, словно нехотя повернула назад, скрылась за дверью указанного кабинета и, едва за ее спиной захлопнулась дверь, ринулась к знакомому столу. Рыская взглядом по поверхности стола и папкам бумаг, где она надеялась найти весточку от сына, до ее слуха не сразу проник негромкий Димкин голос.
— Мамка, мамка. Да ты на монитор посмотри. Здесь он, я.
Широко раскрытыми глазами взглянула та на мерцающий экран и увидела широко улыбающееся лицо сына и рядом с ним знакомого детину, который кивнул ей: «Здравствуйте мол».
— Ты его знаешь. Это Степан, мама. Теперь он мой брат и волшебник. Но это потом. У меня все хорошо. Не бойся. Скоро мы все уедем отсюда. Степан все придумает и сделает. Как вы там? — беспорядочно сыпались Димкины слова.
— Сыночек, живой. А почему волосы белые?
— И не только волосы, — хмуро буркнул Димка, — пришлось девчонкой одеться, чтоб не узнали. В общем, мам, времени мало. Через день, два мы вас увезем. Степан просит, чтобы вы ничего не боялись и ничему не удивлялись.
— Димка, — протяжно и нежно говорила Валентина и гладила монитор, где было лицо ее сына. Она не особенно вслушивалась в его слова, но, когда их смысл дошел до нее, вздохнула. — Димка, бабушка болеет.
— Как..?
— Третий день не встает. Лежит, молится. Твое имя шепчет. Старенькая она уже, сынок.
— Степан? — Димка обернулся к брату. Тот виновато взглянул не него и опустил глаза. — Ладно, мам, мы что-нибудь придумаем. Но запомни и нашим скажи — ничего не бояться и ничему не удивляться. Держитесь мам, немного осталось.
Экран померк, опустилась на стул Валентина. Вздрогнула, когда услышала скрип открывающейся двери, взглянула испуганными глазами. Настороженный фээсбешник сунул голову в кабинет, не удивился слезам на ее глазах — другими эти глаза он и не видел — рыскнул взглядом по углам — столам и исчез.
Только и оставалось перекреститься Валентине Михайловой: «Господи, что же будет». Но с той поры во всех сердцах маленькой квартирки поселилась робкая надежда.
— Как же так, Степан? — обернулся мальчик к другу.
— Я не властен над биологией, Спиноза. — Ответил тот на его возмущенный вопрос, — Я и раньше говорил. Я ничем не могу помочь твоей бабушке. Прости…
— Почему же ты молчал?
— Тебе и так не сладко. Если бы узнал про бабушку, ты мог совершить какую-нибудь глупость, и все бы тогда пошло насмарку.
— Она…, — хотел было Димку спросить, будет ли жить бабушка, но побоялся узнать правду, которая могла быть горькой. И отвернул лицо в сторону.
По молчаливому уговору все заботы о скором спасении были оставлены на потом. И решили они воздать должное всем, кто причинил им горе.
Все началось с вопроса, который может быть только у взрослеющих детей.
— Степан, почему люди такие?
— Не знаю. Когда я смотрю на вас, мне кажется, что есть люди, как птицы, и есть люди, как змеи. Одни летают, стремятся к солнцу, обжигают крылья, падают на землю. Простор и воля — им судьба и бог; часто-часто бьются их сердца и коротки их жизни. Другие, подобно змеям, прячутся среди травы и камней и терпеливо и холодно ждут, когда птицы упадут на землю, чтобы пожрать их. Не знают змеи, что такое сердце, и солнце для них — не маяк, а печка. Мир, как это ни грустно, не может состоять из одних только птиц или одних только змей. Есть вещи, которые не исправить.
— И что же делать?
— Наверное, что можешь. Глядишь, что-нибудь, да получится.
— А те, кто меня бил, кто они?
— Они бандиты, работали по заказу. Кто отрубил тебе палец, был дядя одного из тех в джипе. Он хотел показать, что мстит за племянника, хотя работал за деньги.
— Ты сказал «был».
— Да. Мой друг Юрий сказал: «Убийц убей». Я так и сделал.
— А если не убивать? Если просто сделать людей добрыми. Ты так можешь?
— Нет. Это будут уже не они, а я. И у меня не хватит рук и ниток, чтобы дергать их как в кукольном театре и говорить за них.
— А кто ему платил эти деньги, Степан? — вдруг задумался Димка. Значит был еще кто-то.
— Ты прав. Ты на самом деле прав, мой юный брат. Рано я успокоился. Тот выполнял чужую волю. Беда к нам пришла от другого человека, — как в трансе с закрытыми глазами, словно всматриваясь в невидимое и недоступное Димке, — забормотал Степан, уселся в угол комнаты и стал раскачиваться из стороны в сторону. — И если бы не он, все было бы иначе, Спиноза, Как я проморгал. Ты подожди немного, я разберусь. Я найду того, кто все затеял. Я исправлю.