Степан. Повесть о сыне Неба и его друге Димке Михайлове
Шрифт:
— Хорошо, езжай Маша. Главное успокойся и езжай. Я разберусь и позвоню.
— Ты только береги себя.
— Ладно. Про деньги ты знаешь.
— Да. Береги себя. Ты нам нужен.
— Не бойся. У тебя еще будет три медведя. Все будет хорошо.
Поцеловал Карелин жену. Надолго прижал к себе сына, потискивая пухленькие ручонки, пока тот дергал его за волосы и смеялся заливистым детским смехом. И поехал назад в проклятый неведомой силой город. Смахнул слезу на дороге. Мелькнула непрошенная мысль «не к добру я расчувствовался».
Он сразу узнал эту избу. Ее закопченные
Странным было видеть себя со стороны. И вальтер Шайтана, смотрящий ему в глаза, и прыжок Костика, когда тот принял в себя пулю, назначенную ему, Кареле. И свою звериную волчью схватку с Шайтаном, когда голыми руками рвали они друг друга на части. И приползшего Костика с кровавым следом за собой, из последних сил не руками — зубами — рвущего шею Шайтана и тем давшего еще одну спасительную секунду, достаточную, чтобы хрустнул кадык врага. И себя в пароксизме ненависти отпиливающего ножом голову Шайтана. Только отшвырнув ее в сторону, почувствовал он тогда, что остался жив. И красные от чужой крови губы Костика, когда он хрипло визжал: «Мы его взяли, Карел. Мы его взяли».
Прошлое вернулось к Карелину. Навалилось, задушило. Не помня себя, вскочил он, закричал в белизну потолка.
— Слушай ты, тварь небесная. Если ты все можешь, убей меня. Ну, убей, — рвал он одежды на груди. Но молчали родные стены. Тогда он схватил пистолет и начал палить в телевизор, картины на стенах, кресла. — Что ты молчишь. Тварь. Трус несчастный. Выйди, поговорим.
На излете, непонятно из какого угла донеслось до него словно эхо: «Зачем? Недолго музыка играла…». И вроде бы даже мелькнула тень, или были то глюки в глазах Карелина. Но сколько он не бесновался потом, ломая и круша все вокруг, ни звука, ни тени не появлялось.
А ночью к нему пришли покойники. Он проснулся от прикосновения ледяных рук, полупьяный с трудом открыл глаза и в ужасе вскарабкался всем телом на подушку. Мужчины и женщины, молодые и старые стояли вокруг, распространяя смрад, и глухо, безучастно и безнадежно, словно не веря в исполнение своих слов, шептали: «Забери нас отсюда Карел. Земля сырая, студеная, косточки ломит. Согрей нас». И мужчины тянули к нему свои ледяные руки, а женщины старались прижаться своей ледяной грудью, чтобы согреться. Что было сил, отталкивал их от себя, Карел, но они все тянулись и тянулись. Бросился он из дому, в чем был, и лишь на улице оставила его нечисть.
На следующий день в самом элитном бизнес-центре города напротив торгового центра «Юрюзань», где покойный Кудрявцев менял десять рублей на тысячу, царили бардак и суматоха. И было это вызвано тем, что по блистающим и благочинным коридорам здания шел мужчина, от которого все шарахались, как от чумного. Надо сказать, что был этот мужчина вида действительно необычного: грязный, замызганный, в порванной одежде, и воняло от него за версту непонятно чем. Впрочем, кладбищенские работники сказали бы, что несло от него тленом, смешанным с грязью. Но распугивал он встречных скорее не своей неприязненной внешностью и запахом, но тем, что шел он без головы.
Нет, голова у него была, да только не там, где положено, а под мышкой. И вела эта голова себя соответственно своему положению.
— Вправо, вправо шагай, придурок. Осторожно, ступенька, — командовала она телу, — Вот так, бестолочь окаянная. А ты что уставилась, дура кучерявая? — встреченной девушке — Мертвяка что ли живого не видела? Ух ты, лапонька. Пощекотай-ка ее под микитками (это рукам).
От всего этого разбегались лощенные девки-секретарши или сползали беззвучно по стенам на пол, вызывая глумливый хохот головы: «Барышни кисейные. Забурел, Карел, забурел. Таких цыпочек топчет».
Миновав приемную, откуда бочком выскочили ошалелые охранники, мертвяк пинком распахнул дверь, уверенно вошел в кабинет, будто не раз здесь бывал, аккуратно поставил голову на стол и развалился в кресле. После чего голова облегченно вздохнула: «Давно не виделись, Карел. Давненько». Поводя окрест выпученными глазами, голова заметила пачку сигарет на столе, скомандовала рукам: «Ну-ка, дайте закурить». Руки достали сигарету, вставили между губ, поднесли зажженную зажигалку. Голова задымила и в перерывах, пока руки то и дело вставляли и вынимали изо рта сигарету, проникновенно говорила.
— Зачем ты мне голову отрезал, Карел? Не по-людски это. Нехорошо. Душа мечется от сердца к мозгу. Покоя нет. Собери нас вместе, Карел. Похорони по-христиански, чтобы в одном гробу тело с головой. И тебе камень с души, и мне легче станет.
Молча достал Карелин пистолет из ящика стола, протянул мертвяку: «Убей».
Покачалась голова на столе.
— Ну, нет. Легкой смерти хочешь. У каждого свой срок. Не тебе ли знать это? Сколько кому дадено, сколько тому отбыть. Не по мне амнистия.
Снова взял пистолет Карелин, приставил к виску, нажал курок. Глухо щелкнул затвор без выстрела. Бросил пистолет на стол.
— Помоги мне умереть, Шайтан. С утра стреляюсь, пуля не идет, нож изгибается.
Заговорил в ответ Шайтан, но изменился его голос и догадался Карела, чей он.
— Двенадцать он убил. Любой как я. Двенадцать к одному — неравный счет. Пусть смерть ему милее жизни станет. Двенадцать ужасов смертей и после смерть, так будет справедливо.
— Ты не Шайтан, — словно проснувшись, заговорил Карел, — Ты тот, кого зовут Степаном. Зачем ты здесь, Степан? Зачем мешаешь жить? Ты думаешь, что наведешь порядок. Что воцариться доброта и справедливость? Все ложь. Убьешь меня — придут другие волки.
«Ну, хорошо, давай поговорим» — откинулось тело Шайтана на спинку кресла, и в углу кабинета показался Степан, сидящий на корточках у стены.
— Идущие на смерть приветствуют меня — терять им нечего и каждый стал собой. Что скажешь ты в свое оправдание, Карел. Или хотя бы, что посулишь ты мне. Что я нужен тебе — понятно. Ты хотел возвыситься с моей помощью. Но зачем ты мне? Во всякой сделке, как ты знаешь, должен быть взаимный интерес.
Воспрял Карел, сглотнул слюну.
— Я знаю людей, что стоят у власти. Их тайны, их грязное белье. Знаю, как они обокрали свой народ. Мы можем использовать их в своих интересах. Со мною ты возвысишься быстрее.