Степан. Повесть о сыне Неба и его друге Димке Михайлове
Шрифт:
Он подходил к концу и на другом краю города, рабочем районе, привычно называемом жителями Черниковкой по имени прежде села, а потом небольшого городка, захлестнутого разросшейся Уфой. Там среди старых деревянных зданий еще сталинской постройки, на улице Ломоносова во дворе дома номер десять, о котором мы упоминали, под непомерно разросшимся тополем стояла белая четверка. Ее хозяин сидел за рулем и смотрел перед собой на дом и окна своей квартиры в этом доме, куда ему не хотелось идти. У него не было семьи, ни жены, ни детей, ни отца и ни матери. С женой не получилось, сейчас поздно было говорить почему да как, а может быть он себе эту невозможность лишь внушил. Так же не получилось и с детьми. Мать с отцом, пройдя войну,
Но кроме этой повседневной будничной причины, заматерелой, закостеневшей от десятилетий одинокой жизни, новая, возникшая лишь сегодня, в неизмеримо большей степени, чем первая, тяготила его. И всматривался он в окна своей квартиры, словно старался увидеть, что за ними, за этими рамами, стеклами, шторами. И не видя никакого отблеска в стеклах, ни шевеления штор, еще более мрачнел и твердил «бред, такого не может быть; неужели я сошел с ума». И он смотрел на свои ладони, стараясь вернуться к реальности, потирал пальцами виски и теребил дужки очков, вслушиваясь в самого себя, дабы услышать или прочесть веления сердца. Но сердце молчало. Идти было больше некуда. И даже не закрыв ключом дверь машины, словно испытывая судьбу, он вышел из нее и направился в свой дом.
Он ходил по маленькой двухкомнатной квартирке из угла в угол, из кухни в зал, из зала в спальню, он зажег везде свет и зашторил окна, включил телевизор, поставил кипятить чай. Еще раз проверил, плотно ли задернуты шторы, передвинул кресло в угол зала, вздохнул, сел и, решившись и закрыв глаза, тихо сказал «Гиперион». Словно легкий шорох пронесся по комнате, словно мельчайшие невидимые искры, переговариваясь между собой, нарушили установленный порядок, и, притягиваясь друг к другу, частицы воздуха поплыли в невообразимом танце посреди комнаты, с каждой долей мгновения уплотняя свои ряды. И секунды, наверное, не прошло, как невообразимо могучее существо, которое прежде, в страхе, он видел лишь мельком, с горящими навыкате глазами, и тем напряжением мускулов тела, которые словно были готовы взорваться, чтобы крушить и давить все вокруг, возвысилось над тем, кто его призвал, головой едва не доставая потолка, и глухо сказало: «Я здесь».
Глаза открылись, вперились в мощный торс, едва прикрытый обрывком ткани, в разлапистые ноги, расставленные так, что не сдвинуть их обладателя с места. Пробежали по рукам, бугры мускулов которых поражали воображение, короткой шее, вдвое толще головы, черных густых волосах на плечах и груди – признаках неукротимой мощи, и остановились на красных от налитой крови глазах. Дыхание мужчины замедлилось, стало глубоким и прерывистым, но свой измученный и жалкий взгляд он не отвел, разве что мелькнули в памяти аборигены дальних островов, считающие зайцев самыми храбрыми на свете по той причине, что единственные из всех живых существ они не отводят взгляда от глаз орла. И словно в ответ на эту его мысль обмякло тело исполина, и уселся он на пол, указывая на равенство свое с хозяином квартиры, тем более, что, судя по габаритам, усесться иначе он ни на чем ином не мог, подобное выглядело бы забавным. И руки его тяжело легли на колени.
– Ты все же есть, – задумчиво проговорил мужчина, – безумие не просит разрешения. Но я, пожалуй, нездоров, если тебе рад. Неужели я прав, и эта книжка вызвала тебя?
– Все так. Прозвучало слово. Оно включило механизм программы, и я очнулся. – Существо говорило нехотя, словно про себя, озиралось вокруг, точно после сна не понимало, откуда оно и как сюда попало. Оно провело ладонью по дивану, дотянулось до стены. – Какая пропасть между знать и ощущать. Я в полусне за вами наблюдал. Я знаю все и ничего не знаю. Пришла пора знакомиться. Мне будет проще, если ты поможешь. Я чувствую, что мы нужны друг другу. Но ты меня боишься. Ты убежал.
– Конечно. Я ведь человек. Но почему Гиперион? Разве нельзя было появиться в другом обличье?
– Ты о них читал. Греческие мифы, Гераклы, Зевсы, титаны. Старался их представить. И я явился. Ты не ожидал?
– Наверное. Не знаю.
– Однако какое яркое явление на свет. – Заговорило существо о себе, гулко стукнув кулаком о грудь. – Я не стал будоражить землю, из которой вышел и в которой мои создатели меня укрыли. Но ты заметил, как потухло небо, замолкли птицы, стали выть собаки? Я не хотел явиться тайно. Мои хозяева задумали меня, чтобы украсить человеческую жизнь. Добавить ярости, волнений и тревог, внести раздор, разнообразие, отсрочить бездну. Я и актер, и режиссер. Хотя, прости, здесь режиссер – природа. Я столько лет за вами наблюдал, не смея выразить себя, и вот – свобода. Дружище, Гиперион приветствует тебя. – Он протянул руку, и невольно в ответ на этот широкий жест, собеседник подал свою и ощутил, несмотря на опаску, под пальцами живое тело.
– Ты живой? Я тебя действительно чувствую тебя или ты внушаешь мне себя?
– Я фантом, – Гигант потянулся и явственно послышался хруст костей. – Сгусток информационного поля. Не только его, но так будет и проще и понятней. Я могу быть телесен, как сейчас, и бестелесен, невидим, неосязаем. Я всегда и везде, над всей планетой, в толще вод, на вершинах гор. Но могу и собраться в ком и принять любое обличье. Могу быть камнем, зверем, человеком, воздухом, лучом света, взрывом бомбы, летящей пулей. Я наконец-то жив. О господи, как хорошо на свете. Мои создатели вдохнули в меня почти что человеческую душу. Я раб и бог, слуга и господин. Планета, – гигант накрыл своей ладонью пол, – Гиперион приветствует тебя.
То ли нервы не выдержали у собеседника, то ли было действительно смешно, когда невероятное существо вело себя словно паяц на сцене, но засмеялся он, и страх и опаска, которые до сих пор тлели невидимо в нем, оставили его. Потому что если и был он человеком, то таким, к которому спустился бог.
– Ты смертен? – вырвалась невольно фраза.
Фантом обмяк.
– Ты меня убил, зарезал, обесчестил, распотрошил, поставил на место своим вопросом. Да, верно, поставил на место. – Тяжелый вздох. – Увы, я калиф на час. Моя задача – повести людей. Незримо. Тайно. С последним человеком я исчезну. Я ваш хранитель. Пока вы есть, я буду. Чем дольше будут люди на Земле, тем дольше быть и мне на этом свете. Мои хозяева заставили меня плыть против волн, чтоб им пусто было. Одна лишь радость – я их пережил. Их кости сгнили, я лишь начинаю.
Новое озарение, вызванное словами собеседника, пришло к мужчине и опечалило его лицо. «Ничтожнейший из всех земных людей я стал причиной потрясений мира» – пронеслась в голове когда-то читаная фраза. Как бы в ответ на его сожаления, гигант продолжил.
– Не бойся, друг, я не сатана. Я люблю людей. Люди, как и мои создатели, несчастны. Вы хотите быть вечными, но не можете в силу своего естества, вы есть то, что есть. Вас не переделать. Кому, как не тебе, знать, что вас ждет.
– Ты можешь все?
– Конечно.
– Зачем ты мне? – Мужчина встал и подошел к окну, отодвинул край портьеры и посмотрел во двор, откуда доносились невнятные металлические звуки.
– Пророки слабы.
– Разве я просил?
– Ты ждал меня. Прости, я знаю все. Я читаю книги и мысли. Ты писал, что человек не вечен. Что люди перестанут быть собой. Что мало станет им дарованного тела. Что вещество, вознесшее вас к небу, способное на разум и сознание, есть новое творение природы. Что руки, ноги, сердце и любовь – все пропадет в пучине сладострастья. Ты также говорил, что звезды не нужны, а втайне думал, что они помогут. Не всем – тебе. Что те, кто обогнал людей, оставят компас. Мои хозяева оставили меня. Столетия провел я в заточенье.