Степкино детство
Шрифт:
Вот уже и Механическую миновали.
Но вдруг дед остановился и за плечо подтащил Степку к углу, под самую дощечку.
— Ну-ка, возьми глаза в руки, прочти, как эта улица называется?
— Да не сюда нам. Механическая это, — сказал Степка.
— А вот как раз и сюда.
И дед свернул за угол.
Степка остановился: «И чего он путает, этот дед?»
— Да куда же ты? — крикнул он ему в спину. — Говорю же, не Облупа это вовсе! Механическая это.
— Ладно, иди, «Механическая»! — заворчал, не
Степка шел позади деда и глядел по сторонам. Повсюду бараки настроены. От улицы отгорожены они заборами из толстых плах. За стенами стучит, гремит. Земля на улице черная, изъеденная гарью и шлаком. Ни травинки на ней… Угрюмая улица.
Дед остановился у барака повыше и поновее других, приладил очки на нос и стал читать вывеску на воротах из нового теса:
— «Механическое, кузнечное и медно-литейное заведение вдовы Облаевой с сыном. Прием заказов и ремонта». Здесь, — сказал он. И, аккуратно сложив очки в футляр, постучался в тесовую калитку, захватанную черными пятернями.
— Эй, кто там крещеный? Отворись!
На дворе, гремя цепью, заворчала собака. Калитка приоткрылась, и в щель просунулось измятое сном лицо сторожа.
— Кто такие? Чьи? — спросил он, держа руку на щеколде.
Дед протиснул голову в щель и торопливо заговорил:
— А ничьи. Мы к Камкину. Нас…
Сторож захлопнул калитку так быстро, что дед едва успел убрать голову.
— Нет такого. Проходи! — крикнул уже через калитку сторож.
«Путает все что-то дед. Говорил ему, а он не слушает», — подумал Степка.
А дед никуда от ворот. Пошарил в кармане, вынул пятак и опять постучал в калитку.
— Слышь, ты поищи его. Ha-ко вот тебе на поиски.
Калитка опять приоткрылась, на этот раз пошире. Степка увидел фартук, а на фартуке — круглую бляху.
— Ты по какому, говоришь, делу к Ивану Саввичу? — спросил сторож, проворно опуская пятак за нагрудник фартука.
— Мальчонку определять.
«Что за диво? То нет такого, то есть такой», — думал Степка и во все глаза смотрел то на деда, то на сторожа.
— Ладно, — сказал сторож. — Позову. Обожди здесь. На двор не велено пускать.
И сторож скрылся за калиткой.
— Вот, токарь, видишь, какие дела? Ни коня, ни воза, а пятачок — будь здоров, — со вздохом сказал дед.
Он сел на столбик возле калитки, оглянул толстые плахи заборов, черную от гари и шлака улицу и только хотел плюнуть, как за калиткой послышались шаги, звякнула щеколда — и дед поспешно вскочил на ноги.
За ворота вышел нескладный человек, худой, с покатыми, как у бутылки, плечами и с такими большущими навыкате глазищами, что Степке в первую минуту подумалось: вот сейчас, только что, его стукнули по затылку.
— Сними картуз, мастер это, — шепнул дед Степке.
И сам, сняв картуз, низко поклонился нескладному дядьке.
— Ивану Саввичу почет и уважение.
Мастер крутанул глазищами на деда:
— Здорово. С чем пришел?
Дед взял Степку за руку.
— Да вот, Иван Саввич, внучка привел. На выучку… в мастерство.
Дед кланялся и пригибал ладонью Степкин затылок: кланяйся, мол, кланяйся.
Так стояли они перед этой бутылкой в суконном картузе, держались за руки и кланялись, кланялись — будто идолу какому.
А за бревенчатыми стенками бараков стучали молотки. У соседнего барака пьяный, привалившись спиной к воротам, не то пел, не то выл: «И-эх, ты доля, моя доля».
Чья-то рука высунулась из калитки и ударила пьяного по шее. Пьяный громко икнул и плюхнулся на землю.
Мастеру, видно, наскучили пустые поклоны деда с внуком. Что ему в них! Он для чего-то потрогал торчащий из бокового кармана желтый фут и сказал скучным голосом:
— Не надо нам твоего внучка. И без него добра этого девать некуда.
И повернулся к воротам.
У Степки захолонуло сердце: не берет.
Но дед поспешно бросил Степкину руку и засеменил следом за мастером.
— Да ведь я по контракту, я без жалованья, Иван Саввич, я ведь..
Мастер вдруг обернулся и развел руками:
— Вона! Удивил тож! А по-твоему, и учи, и жалованье плати? Нет, брат, тут не тебе, а с тебя причитается.
И сморщился весь — это он так смеялся.
У Степки отлегло от сердца: «Повеселел, возьмет». И дед во все лицо улыбнулся. И даже сторож с бляхой высунулся за калитку и закивал путаной бородой. Дескать: слава богу, берет.
— Правильные ваши слова, Иван Саввич, — смиренно сказал дед. И, вынув желтую рублевую бумажку, подал ее мастеру.
— Не обессудь… Чем могу…
Костлявая красная рука повертела бумажку туда, сюда. У Степки замерло сердце. Мало? Не возьмет? Нет, берет. Пальцы тянутся к боковому карману. Вот сунут бумажку. Нет, остановились, шуршат бумажкой. Опять поворачивают ее то этой стороной, то другой стороной… Берет, не берет? И вдруг — раз! — сунули в карман. Берет!
— Хуже нет для человека, если господь накажет его добротой. Ладно. Согласен.
Степка перевел дух: «Учиться буду! Токарем буду!»
А дед уже весело спрашивал мастера:
— Вино пьешь, Иван Саввич?
У мастера полезли вверх брови.
— Тоже спросит! Чай не татарин, пью.
— Ну вот. Вот и хорошо. Приходи на праздник, угощу. А парнишке когда на работу выходить?
— На работу? Хозяина-то самого нет, в Саровскую пустынь уехал, к угоднику. До него бы обождать… Ну ладно! Раз сказал — сказал. Пусть с понедельника. Да контракт, смотри, чтобы по форме, с печатью, с приложением руки. Без этого — ни-ни. Ну, прощай!